И вот тут-то до Бонапарта дошло, что с этих пор и навсегда — как только повернет на восток — он вечно будет чувствовать холодок металла на шее. И он решил ликвидировать эту угрозу. В 1808 году необходимость проведения этой операции сделалась очевидной. Австрия усиленно готовилась к новой войне, и было ясно, что если Испания не будет заранее обезврежена, Франция очутится между молотом и наковальней, и тут уже не важно, кто будет чем; ведь молот с наковальней всегда могут столкнуться. И как раз в этом заключался вопрос жизни и смерти.
Следовало спешить, и Бонапарт отдал приказы. Понятное дело, это только одна сторона медали. С другой стороны был факт, что ему уже не хватало свободных тронов, а он еще не обеспечил ими весь корсиканский клан (Наполеон планировал перевести братца Иосифа из Неаполя в Мадрид, а вот сестрицу Каролину из Берга в Неаполь, так он и сделал). И не мне следует выявлять, какая из этих сторон была орлом, а какая — решкой.
Таким образом французы очутились в Испании. Там они находились в течение семи лет. А поскольку они там присутствовали, то было лучше, чтобы и были, и сражались. Хотя бы потому, что испанцы не желали их у себя видеть, а короля Иосифа Бонапарт признали лишь немногочисленные группы. Фанатично религиозный испанский народ терпеть не мог французов со времен Французской Революции, когда на берегах Сены ликвидировали культ Христа и проредили количество священников; тем более, что Бонапарт терпеть не мог попов, которые чувствовали себя господами в Старой Кастилии, Андалузии, Мурсии, Валенсии, Эстремадуре и Арагоне. И хотя Бонапарт давно уже вернул католицизм в свою страну, испанские епископы посчитали, что сообщать об этом всем испанцам было бы заданием слишком тяжким. И такой ход сейчас очень даже пригодился — испанский клир, который ненавидел Наполеона еще и за ликвидацию Священной (священной!) Инквизиции, в 1808 году без труда возбуждал фанатизм толп лозунгами о "французских якобинцах — врагах Христа".
Впрочем, тут французы и сами были виноваты. Это были уже не те солдаты, в которых в которых Бонапарт годами вбивал дисциплину за несколько лет до битвы под Аустерлицем ("Солдаты! Я обещаю вам победу, но при одном условии — уважении к народам, которых вы освобождаете, подавлении отвратительной привычки грабежа, распространяемой преступниками!… Я не потерплю, чтобы бандиты оскверняли наши знамена! Мародеров будут расстреливать без пощады!" — из приказа по армии от 16 апреля 1796 года). В Испании сражались солдаты из недавних призывов, жаждавшие не славы, но добычи, а так же ветераны, славы у которых было выше крыши, а вот денег и драгоценностей — не было вообще. Мораль в армии резко пала. Вот причины испанской тотальной войны, ставшей одним из величайших ужасов XIX столетия.
Большая часть людей, которая ничего не знает о той войне, все свои знания черпает из двух живописных полотен и нескольких десятков офортов Гойи (“Los desastros de la guerra” — "Ужасы войны" (исп.)), изображающих жестокости со стороны французов, равно как и из тенденциозных монографических работ, иллюстрированных упомянутой иконографией. Такое "знающее" большинство представляет себе, будто бы каждый француз, перешедший в 1808 году Пиренеи, автоматически превращался в маркиза де Сада. Лично я принадлежу к тому меньшинству, которое знает, что французы — хотя и убивали сражавшихся с ними повстанцев и грабили население — были далеки от жестокости, то есть от издевательств и пыток. Зато испанцы массово применяли такие средства, как варка людей живьем (в воде или в масле), распиливание живьем, разрывание (опять же, живьем) деревьями и сжигание (тоже живьем). Только лишь в ответ на это французы начали вешать или расстреливать чуть ли не каждого подозреваемого, что было самоубийственным предприятием, поскольку теперь к восстанию присоединился и остальной народ, до сих пассивный, и вот тогда-то война и вправду превратилась в общенациональную герилью с чудовищной эскалацией жестокости с обеих сторон.
Французы не могли выиграть той войны по трем причинам: потому что против них выступил практически весь народ; потому что испанцам помогали все новые и новые английские армии; и потому что "бог войны" в это время постоянно сражался на другом конце Европы (всего лишь раз он оказался в Испании лично и тогда французы смогли побеждать без труда — то было время Сомосьерры), а его действующие на полуострове маршалы были к тому времени усталыми героями.
И это вам уже вся правда. Столь грубое закрытие темы, возможно, выглядит довольно вульгарно — но все было именно так; имеется достаточно много опубликованных трудов на тему Испании в 1808–1814 годах, чтобы мое меньшинство эту правду знало. Извратители, которые излагают это иначе, «забывают» сообщить своим потребителям, что когда Испания уже изгнала Бонапарта за Пиренеи и вернула власть Бурбонам, те же самые Бурбоны сжали Испанию в таких клещах феодальной тирании, что страна взвыла от боли, и всего лишь годом позднее (1815) тот же самый испанский народ, узнав, что Наполеон сбежал с Эльбы и вернулся в Париж, выслал к нему делегацию… с мольбой о помощи! В состав этой делегации входили дворяне, горожане, либералы всяческих оттенков (сегодня часть из них мы бы назвали даже коммунистами) и даже герои-герильясы, которые еще год назад сражались против корсиканца за дело Бурбона, и которых теперь этот самый Бурбон упаковывал в тюрьмы (даже знаменитого Мину) поскольку теперь они начали мечтать о равенстве людей. Хватило года, чтобы они поняли, что сражались за кого-то, гораздо худшего, чем Наполеон, и потому пришли к бывшему врагу с просьбой о помощи[87]. Только было уже поздно. Ватерлоо стало поражением и для них. И это тоже правда, которую следует знать.
87
Характерная вещь — точно так же было с подпольными организациями, такими как масоны, карбонарии или же Tugendeverein (Tugenbund), которые в эпоху Ампира яростно сражались против Наполеона, а после его краха, когда они увидели, что творит с Европой Священное Согласие, стали бонапартистскими и начали бороться уже за освобождение императора с острова Святой Елены, а после его смерти — за то, чтобы вырваться из лап Австрии, и за то, чтобы посадить на французский трон его сына — Наполеона II. — Прим. Автора.