Увлечение историей в целом пробудило интерес и ко многим историческим личностям. Он часами просиживал у компьютера, изучая биографии политических деятелей разных эпох. Особенно интересными были воспоминания очевидцев, семейные хроники, описания быта, моды и т. д.
Вот тогда-то его и зацепило. Сейчас он уже не помнил, когда впервые увидел ее фото. Лет пять назад, кажется. И все эти годы просеивал различные сайты в поисках ее фотографий, воспоминаний о ней, в общем, любой доступной информации. В итоге фотографий (конечно, не оригинальных, а распечаток на лазерном принтере) набралось на целый альбом, лежавший сейчас рядом на журнальном столике. Висел ее портрет и в кабинете, и в спальне…
Иногда приходила мысль: а он вообще не псих? Разве можно влюбиться в фотографию? А с другой стороны, кто сказал, что нельзя? Мозг человеческий – это такая штука… сложная, в общем. Может быть, он и не один такой, просто никто об этом не говорит. Может быть, миф о Пигмалионе и сказка, но ведь недаром же говорится: сказка – ложь, да в ней намек! Ну и потом, влюбляются же люди в актеров и актрис, которых видят только на экране. Он сам в классе седьмом, посмотрев первый раз французский фильм «Три мушкетера», влюбился в Милен Демонжо. Месяц ходил как в тумане, потом прошло. А бабы так и вовсе от актеров годами тащатся! Ален Делон там, еще этот, Грегори Пек, Омар Шариф, список длинный. А в конце 80-х как девки сходили с ума по «Ласковому маю» и конкретно по Андрею Шатунову! До истерик, до суицида!
«Что это я оправдания себе ищу? – вдруг подумал он. – В конце концов, это мое личное дело, кого любить, а кого нет».
Он понимал, конечно, что причиной этого его странного чувства было одиночество. Последние годы большую часть времени он проводил на даче, копаясь в огороде, за компьютером, у телевизора, с книгой в руке. Но один, всегда один… А тут…
Назвать любовью в классическом понимании этого слова те ощущения, которые он испытывал, рассматривая ее фотографии, было нельзя. Ведь даже платоническое чувство предусматривает хоть какой-то контакт с предметом обожания. Здесь же было другое. Нежность и сострадание, жалость и восхищение, а в целом он просто тихо балдел, листая этот альбом.
Вот маленькая девочка в белом платьице с чистым, красивым и очень русским лицом. Она же, но чуть постарше с раскрытой книгой. А вот девочка-подросток в матроске, в шляпке сидит на бухте каких-то канатов на палубе корабля. Красивая, до безумия красивая, совсем юная девушка с цветами в руках. Вот фото, где она с сестрами, с матерью, общее семейное фото. Уже взрослая девушка в русском национальном костюме – восхитительная русская красавица с копной светло-русых волос и большими синими глазами. Фотографии, конечно, были черно-белыми, но он знал, что волосы у нее были светло-русыми, а глаза – синими. И на всех фотографиях она улыбалась. На некоторых фото на ее лице застыла полуулыбка, такая, что невозможно было отвести взгляд. Куда там Джоконде с ее гримаской! Признанная красавица эпохи Возрождения просто нервно курит в сторонке!
Фотографий девушки в более зрелом возрасте в альбоме не было. Потому что их не было вообще – она не дожила до зрелого возраста. Ее убили, когда ей едва исполнилось девятнадцать лет. Сначала расстреляли в упор из револьверов, а потом, раненую, но находившуюся в сознании и прекрасно понимавшую, что происходит, добили штыками…
Каждый раз, когда он думал об этом, представлял ее последние секунды, полные ужаса, видел ее, сидящую в луже крови на полу проклятого подвала, у него сжималось сердце. За что? Ее-то за что?
Что есть человеческая жизнь? Она как ниточка, на которую нанизываются узелки. Узелок за узелком – и так до конца. Вышла бы замуж, детей могла бы нарожать, и ведь хотела, много… И не оборвалась бы ниточка… А они… Они по этой ниточке – штыком!
Сердце опять больно сжалось.
«Пожалуй, хватит на сегодня, – подумал он, закидывая под язык таблетку валидола. – Спать пора. Уже за полночь».
На часах уже несколько минут светилась дата «17.08.2018».
«С новым годом! С новым шестьдесят первым годом вас, товарищ Мезенцев», – саркастически усмехнулся он, засыпая.
II
Пробуждение было необычным, и это еще мягко говоря! Первое, что он почувствовал, это запах. Не привычный запах обжитого деревянного дома, а совершенно чужой и незнакомый запах настойчиво лез в ноздри. Удивительным при этом было то, что Николай Петрович как-то очень легко и просто распознал его компоненты. В воздухе, которым он дышал, смешивались запахи чищенных ваксой сапог, не очень чистых человеческих тел, портянок и, наконец, практически незнакомый ему, но тем не менее сразу им опознанный запах оружейной смазки. Последнее обстоятельство настолько удивило его, что он открыл глаза.