Помимо сохранения империй победителей, окончание войны привело к появлению трех новых, разрушительных имперских проектов: Нацистская Германия, Япония и СССР. Послевоенное урегулирование, сократив размеры Рейха, усилило озлобленность немцев, их национальное воображение и имперские устремления. В Восточной Азии борьба за куски тихоокеанской империи Германии, а также растущее богатство и уверенность в себе способствовали имперской миссии Японии, которая представлялась как исполнение национального предназначения и паназиатский проект. СССР вернул себе большую часть территории императорской России, создал первое коммунистическое государство в виде федерации формально отдельных "национальных" республик и управлял ими через пирамиды преданных партии людей, создав шаблон для переделки мира через революцию. На заднем плане - намеренно - висели Соединенные Штаты, незначительный игрок на колониальном фронте, но все более крупный, когда речь шла о других способах развертывания власти в пространстве. Вудро Вильсон критически относился к европейскому империализму своего времени, но его видение перекликалось с "Империей свободы" Джефферсона. Он предложил, по словам Томаса Бендера, "удивительно плавную проекцию исторических американских принципов в глобальное будущее", мир республик, открытый для общения и торговли. Эти новые конкуренты за реконфигурацию мирового порядка оказались втянуты в новую межимперскую политику, столь же нестабильную, как и имперская конкуренция, приведшая к Первой мировой войне.
Нации, мандаты и императорская власть
Вильсон не считал африканцев и азиатов достаточно зрелыми для участия в его всемирном республиканском порядке. Соединенные Штаты продолжали отстаивать свое право на военное вмешательство в дела латиноамериканских государств и только что сделали это в Мексике. По мнению держав-победительниц на Парижской мирной конференции 1919 года, самоопределение можно было обсуждать в отношении чехов, венгров, поляков, сербов и других народов, находившихся под властью Германии и ее союзников. Однако в Европе применение принципа, согласно которому "народ" выбирает своих лидеров, было непростым. Еще до Парижской встречи имели место декларации о независимости, революционные действия и войны между претендующими на независимость "национальными" группами. Население Балкан и Центральной Европы было настолько смешанным, что определение нации для того, чтобы она могла определить свою судьбу, было не вопросом признания того или иного культурно-лингвистического и географического факта, а убеждением арбитров - крупных держав, которые не были лишены корыстных интересов, - в том, кому какое место принадлежит. В границах Польши - даже если не принимать во внимание сложности идентификации, которые в то время затушевывались этническими категориями, - проживало 40 процентов украинцев, белорусов, литовцев или немцев; в Чехословакии проживало 2,5 миллиона немцев, а также венгры, русины и другие, не говоря уже о совместном проживании чехов со словаками, которых многие из первых считали отсталыми. Претензии на национальность уничтожались у тех, кто не говорил на том языке, не поклонялся тому богу или не имел тех покровителей.
Британский имперский государственный деятель лорд Керзон назвал давление и насилие, сопровождавшие новые границы, "смешением" людей. Волны беженцев - по одним подсчетам, десять миллионов - хлынули через восточную и центральную Европу. Евреи, которые активно участвовали в общественной жизни Австро-Венгерской империи, часто становились мишенью для ксенофобского гнева в государствах-преемниках. Итогом напряженных парижских переговоров стало создание новых государств - Чехословакии, Югославии, Эстонии, Латвии, возрождение других - Польши и Литвы, ратификация национального статуса сократившихся или разделенных бывших империй - Германии, Австрии, Венгрии - и изменение границ еще нескольких государств. Теоретически предполагалось, что права меньшинств будут защищены, но механизмы для этого были минимальными, а крупные державы - в их числе Франция и Великобритания - освобождали себя от любых подобных обязательств, из-за чего вся система казалась многим в Восточной Европе лицемерной. Предполагалось, что самоопределение превратит центральную Европу, состоящую из империй, в национальные государства, равнозначные в международном праве. Но государства не были эквивалентны ни в способности защитить себя, ни в стремлении доминировать над другими.