— Не махай, Денис, — поучил его Сугробов, — мы не прохожие — ни здесь, ни там…
И потом всё закружилось в нашем обычном общении…
…Из всех моих многочисленных приятелей и полуприятелей (из разных кругов, в основном, всё-таки, с налётом эзотеризма) само собой как-то избрались три отключённых от земного бремени человека.
Двух я уже описал, как всё равно родных. Но добавлю, что Денис жил одиноко, с женщинами вёл себя беспорядочно, хаотично, но умеренно. Работал мало, в основном рисовал картины. Свободное было существо, одним словом.
Сугробов же Миша потерял жену — умерла во время родов. Зато сын, Алёша, сохранился, и, любимый, делил восходящую жизнь свою с отцом и бабушкой с дедушкой. Сугробов писал свои эссе смело, мысль его порождала самые причудливые изображения…
Но был ещё третий — Евгений Солин, нашего поколения человек, со своей женой Викой и дочкой-малышкой Анечкой. Последний был до того необычный субъект, что его прятали от чужих глаз. Но об этом потом.
Главным качеством Жени… Да нет, просто скажу: был он человек абсолютно ошеломлённый. Поэтому чаще молчал. Зато жена его, Вика, тоже была ошеломлена, но не метафизически, как Женя, а по жизни, земной, простой и чудовищной. Более всего ошеломилась она не только от своего мужа, но ещё более от дочки своей, Анечки. И ошеломление её стало полубезумное и лихое, говорливое. Нестандартная, конечно, явилась она на свет, какие уж тут стандарты…
Такова была наша внутренняя компания.
Всё кружилось неплохо для души — и влюблённость Сугробова в Сонечку, и её таинственность, и тихий её муж Енютин, рисующий монстров, и всё это общение, обогащающее каждого из нас, но основную напряжённость вносил Денис. После той жутковатой сцены в саду, он внёс в нашу компанию, в наш круг, идею о том, что я тщательно скрываю от всех некое тайное знание, и, следовательно, я — человек во тьме для всех. Но больше всего его интересовала собственная личность. И потому он ждал от меня какого-то откровения на свой счёт. Я отлично понимал корни его тревоги, то уходившей в дикую депрессию, а то — ещё хуже… Прирезать меня он, однако, никак не мог: не тот человек. На этот счёт я не беспокоился. Но что-то жуткое было в его безмолвной тоске, в его взгляде, обращённом ко мне: ты всё знаешь! Но я видел, что он ещё не готов. Солин, по крайней мере, молчал. Его молчание, при всей странности, никого не мучило, кроме крыс. У нас на даче они внезапно возникли, но тотчас исчезли после его появления.
Впрочем, видимо, это было причудливое совпадение.
Но всё же сущностное молчание его кончилось. Именно поэтому одна наша вечеринка на даче в Болшево так врезалась мне в сознание. Постараюсь восстановить в деталях, как было, тем более, свои «дневниковые» заметки.
Солин приехал раньше всех, один, сказав, что Вика приедет чуть позже. Я хотел умилить его хорошим чаем из Индии, за столом в саду, но он вдруг отозвал меня куда-то в сторону под старое дерево, словно оно могло подслушать его откровения. Криво улыбнувшись, он поведал мне про себя. На самом деле всё оказалось серьёзным и необычным. За свою жизнь Солин прошёл много кружков и метафизических увлечений, не брезгуя даже оккультизмом.
— Но всё это само собой не то чтобы исчезло, но как-то притупилось, поблекло… Все мои, так сказать, увлечения и практики — для тебя не новость, Саша, — сказал он.
— Но почему поблекло?
И он объяснил: с тех пор как стали возникать, редко, но периодически, простые, но странные явления. В сознание, в центр, стал падать некий луч, тихий, до безумия отдалённый — от всего того, что известно в духовной Традиции и описано там. Ничего неописуемого, ничего божественного, насколько божественное или его проявления известны гуру, святым, пророкам и т. д.
Разумеется, никаких видений, ничего болезненного или разрушающего. Просто на какие-то мгновения луч — откуда-то из такой запредельности, о которой ничего сказать невозможно, даже в смысле неописуемости и т. д. Просто знак, что, помимо всего того, что известно в религиях и метафизике, есть такое запредельное, которое не имеет ко всему перечисленному никакого отношения. Луч как знак того, что такая запредельность существует.
— Что ты скажешь? — спросил, наконец, Солин.
— Всегда есть вероятность невозможного, — ответил я. — Странно. Но с таким лучом шутить нельзя.
— Он не несёт ничего угрожающего. Лишь знак о запредельном. После этого я как-то притих в плане моих духовных исканий. Они стали для меня какими-то неопределённо-бесконечными. Всё, что было тайной и молчанием, стало обыденным.