Одним из информаторов Чернышева являлся работник военного министерства Франции М. Мишель. Он входил в группу сотрудников, которые раз в две недели составляли лично для Наполеона в единственном экземпляре сводку о численности и дислокации французских вооруженных сил. Копию этой сводки Мишель передавал Чернышеву, а тот отправлял ее в Петербург. К сожалению, деятельность Чернышева в Париже закончилась в 1811 г. В тот момент, когда он находился в Петербурге, французская полиция обнаружила при негласном обыске его парижского дома записку М. Мишеля. В результате Чернышева обвинили в шпионаже, и он не смог вернуться во Францию, а Мишеля приговорили к смертной казни.
Еще одним ценным русским агентом во Франции был, как это не покажется удивительным, князь Шарль-Морис Талейран, бывший министр иностранных дел Наполеона. В сентябре 1808 г. во время Эрфуртского свидания Александра I и Наполеона он сам предложил свои услуги русскому императору. Первоначально Александр недоверчиво относился к словам Талейрана, но после конфиденциальной встречи его подозрения рассеялись. За огромное по тем временам вознаграждение Талейран сообщал о состоянии французской армии, давал советы относительно укрепления российской финансовой системы и т. д. А в декабре 1810 г. он написал Александру I, что Наполеон готовится к нападению на Россию и даже назвал конкретную дату — апрель 1812 г.
Но несмотря на то, что переписка Талейрана с Александром велась с соблюдением всех правил конспирации, к началу 1809 г. у Наполеона появились подозрения в двойной игре Талейрана. В январе Наполеон неожиданно передал командование испанскими армиями маршалам, а сам возвратился в Париж. 28 января 1809 г. произошла знаменитая сцена, многократно приводившаяся в мемуарной литературе. Император в буквальном смысле набросился на Талейрана со словами:
«Вы вор, мерзавец, бесчестный человек! Вы не верите в бога, вы всю вашу жизнь нарушали все ваши обязательства, вы всех обманывали, всех предавали, для вас нет ничего святого, вы бы продали вашего родного отца!.. Почему я вас еще не повесил на решетке Карусельской площади? Но есть, есть еще для этого достаточно времени! Вы — грязь в шелковых чулках! Грязь! Грязь!..».[7]
Однако, у Наполеона не было конкретных доказательств предательства Талейрана, гроза прошла стороной, и Талейран до самого начала войны передавал в Россию важную информацию.
Большое внимание уделял Барклай-де-Толли и агентурной разведке, которую вели своими силами командующие полевыми армиями и командиры корпусов. 27 января 1812 г. Александр I подписал три секретных дополнения к «Учреждению для управления Большой действующей армией»: «Образование высшей воинской полиции», «Инструкция директору высшей воинской полиции» и «Инструкция Начальнику Главного штаба по управлению высшей воинской полицией». Эти документы вобрали в себя представления Барклая-де-Толли и его окружения о подходах к организации и ведению военной разведки и контрразведки накануне и во время боевых действий. В них особенное внимание обращается на ведение агентурной разведки. Так, в дополнении об «Образовании высшей воинской полиции» говорилось об постоянном использовании агентуры (п.13 «О лазутчиках»):
«1. Лазутчики на постоянном жалованье. Они… рассылаются в нужных случаях, под разными видами и в различных одеяниях. Они должны быть люди расторопные, хитрые и опытные. Их обязанность есть приносить сведения, за коими они отправляются, и набирать лазутчиков второго рода и разносчиков переписки.
2. Лазутчики второго рода должны быть предпочтительно обывателями нейтральных и неприятельских земель разных состояний, и в числе оных дезертиры. Они приносят сведения по требованию и по большей части местныя. Они получают особенную плату за каждое известие, по мере его важности».[8]
Там же давалась классификация агентов, чья задача заключалась «в собирании сведений о неприятельской армии и занимаемой ею земли:
— 1-е в земле союзной;
— 2-е в земле нейтральной;
— 3-е в земле неприятельской».
При этом делались следующие разъяснения:
«— Агенты в земле союзной могут быть чиновники гражданские и военные той земли или от армии посланные.
— Агенты в земле нейтральной могут быть нейтральные подданные, имеющие знакомства и связи, и по оным, или за деньги снабжаемые аттестатами, паспортами и маршрутами, для переездов нужными. Они могут быть равным образом бургомистры, инспекторы таможен и проч.
— Агенты в земле неприятельской могут быть лазутчики, в оную отправляемые и постоянно там остающиеся, или монахи, продавцы, публичные девки, лекари и писцы, или мелкие чиновники, в неприятельской службе находящиеся».[9]
А в дополнении к «Инструкции Начальнику Главного штаба по управлению высшей воинской полицией» было и такое положение:
«В случае совершенной невозможности иметь известие о неприятеле в важных и решительных обстоятельствах должно иметь прибежище к принужденному шпионству. Оно состоит в склонении обещанием наград и даже угрозами местных жителей к проходу через места, неприятелем занимаемыя».[10]
Это положение появилось не случайно. Объяснение ему можно найти в письме де Лезера, занимавшегося организацией агентурной разведки на западной границе, Барклаю-де-Толли от 6 декабря 1811 г.:
«Крайняя осмотрительность, — пишет де Лезер, — которая проявляется жителями Герцогства (Варшавского княжества. — Прим. авт.) по отношению к путешественникам, создает для нас большие трудности по заведению агентов и шпионов, способных принести пользу».[11]
Но невзирая на все трудности, агентурная разведка в войсках перед началом войны велась достаточно активно и приносила много информации. Свидетельство тому докладная записка командующего 2-й Западной армией князя Багратиона Барклаю-де-Толли. Вот выдержка из нее:
«А как я намерен в сомнительные места для тайного разведывания делать посылки под иным каким предлогом достойных доверенности и надежных людей, то для свободного проезда за границу не угодно ли будет Вашему Высокопревосходительству прислать ко мне несколько бланков пашпортов за подписанием господина канцлера, дабы… удалить могущее пасть подозрение».[12]
Что касается войсковой разведки, то ведение ее практически не подверглось изменению. В основном она проводилась по старинке — конными разъездами. «Инструкция Начальнику Главного штаба по управлению высшей воинской полицией» предписывала вести войсковую разведку следующим образом:
«Вооруженное шпионство производится следующим образом. Командующий отряжает разные партии козаков… команды сии поручает он самым отважным офицерам и дает каждому расторопного лазутчика, который бы знал местное положение…».[13]
Следует сказать несколько слов и о контрразведывательных операциях, проводимых в России накануне войны 1812 г. В архивных документах есть сведения, что в период с 1810 по 1812 г. на территории Российской империи было задержано и обезврежено 39 военных и гражданских лиц, работавших на иностранные спецслужбы.[14]
В результате принятых русским командованием мер к лету 1812 г., несмотря на сложные оперативные условия, разведка смогла достичь неплохих результатов. Так, ей удалось узнать точное время предполагаемого наступления французских войск, их численность, места дислокации основных подразделений, а также установить командиров армейских подразделений и дать им характеристики. Кроме того, она наладила агентурные связи на территориях, контролируемых неприятелем. Но, что следует отметить особо, данные, полученные разведкой, к сожалению, не оказали существенного влияния на выработку плана ведения военных действий. Оборонительный план Фуля, по которому стратегическая инициатива уступалась противнику, не только не соответствовал реальной обстановке, но и полностью игнорировал данные разведки.
Разумеется, это отразилось на первом этапе боевых действий и привело к тому, что для русского командования начало военных действий в оперативно-тактическом плане стало внезапным. Так, в Вильно, где находился Александр I, о переправе Наполеона через Неман узнали только спустя сутки от генерала В. В. Орлова-Денисова, чей полк находился на самой границе. Внезапность французского наступления внесла некоторую дезорганизацию в работу русского командования и сказалась на управлении разведкой. В дневнике Н. Д. Дурново, состоявшего в начале 1812 г. в свите начальника квартирмейстерской части Главного штаба П. М. Волконского, есть следующие записи, датированные 27 и 28 июня: