«Герой тот, кто побеждает, безразлично какими средствами, в особенности если он побеждает более сильного, чем он сам, противника» [там же].
В случае с Модэ мы видим полную аналогию вышесказанному. По логике легенды все его должны были люто ненавидеть. Он узурпатор-отцеубийца и кровавый тиран с деспотическими замашками. Однако ни в легенде, ни в последующей уже реальной истории царствования вплоть до естественной смерти в 174 г. до н. э. Модэ не выглядит как диктатор (здесь, кстати, напрашивается определенная параллель с литературным образом Чингисхана и его реальной ролью в истории образования Монгольской империи).
Таким образом, излагаемая Сыма Цянем в «Исторических записках» версия прихода Модэ к власти представляет собой не пересказ реальных событий, а записанную китайским хронистом с чьих-то слов легенду. Сыма Цянь родился более чем через полстолетия после описываемых событий, а свой выдающийся трактат он начал писать только с 104 г. до н. э., когда с момента прихода к власти Модэ прошел уже целый век[172]. Кочевники не знали письменности. Основным источником исторической памяти для них являлся эпос. Китайцам же в указанное время было не до северного соседа. В Срединном государстве в последние годы III в. до н. э. было «смутное время». Могли ли ханьцы знать, что делалось в степи, скорее всего, даже за Великой пустыней? Поэтому, вполне вероятно, что до Сыма Цяня дошел рассказ, слышанный им (или его информатором) от какого-либо хуннского сказителя или певца. В рассказе причудливо переплетаются элементы реальных исторических событий и элементы поэтического, эпического произведения. Где же здесь правда, а где вымысел, сказать очень сложно.
Специальные исследования творчества Сыма Цяня показывают, что он широко использовал в своем сочинении опросы современников тех или иных событий и даже рассматривал их как законный источник исторической информации[173]. То, что современные исследователи называют «критикой источника», по всей видимости, ему было неизвестно[174], что, вероятно, справедливо и в отношении других китайских летописцев.
Возможно, косвенным подтверждением правильности критического отношения к рассказу о Модэ как к историческому источнику являются попытки проследить некоторые параллели вышеупомянутого сюжета с легендой об Огуз-хане. Как известно, еще в середине прошлого века Н.Я. Бичурин высказал точку зрения о тождестве Модэ и Огуз-хана[175]. В той или иной степени эту идею поддержали более поздние исследователи[176].
Имеется несколько версий легенды об Огуз-хане[177].
Самым ярким сходством между ним и Модэ является разделение и тем, и другим своих владений на левое и правое крылья и на 24 структурных подразделения[178]. Оба они узурпировали престол (события происходят на охоте). Некоторое сходство прослеживается в антипатиях и Огуз-хана, и Модэ к своим двум первым женам[179]. Наконец, сын Огуза Кун-хан, подобно Лаошан-шаныою, имел своего умного советника по имени Игит-Иркыл-Ходжа (аналог Чжунхану Юэ), который провел важные административные преобразования в ханстве[180].
Однако, как совершенно справедливо отметил Е.И. Кычанов, между сюжетами об Огузе и о Модэ имеются существенные различия.
«Тоумань хочет убить сына, чтобы сделать шаньюем другого сына, более любимого, Кара-хан хочет убить сына за то, что тот принял чужую веру, ислам. Разные сюжеты, в рамках которых должен быть реализован один умысел — убийство сына Сходство обнаруживается лишь в том, что 1) отец хочет убить сына; 2) все происходит во время охоты; 3) в итоге не отец убивает сына, а сын убивает отца и становится правителем»[181].
Вывод Е.И. Кычанова можно дополнить. Прежде всего сходство между 24 «темниками» Модэ и 24 «ветвями» Огуза чисто внешнее[182]. В последнем случае речь идет о 6 сыновьях Огуз-хана, у каждого из которых было по 4 сына, итого 24 внука Огуза. Структурно Хуннская держава основана совершенно по-иному. Она была разбита не на две, а на три части: «центр», «левое» и «правое» крылья. Крылья делились на подкрылья. Данными структурными подразделениями управляли четыре ближайших родственника шаньюя, носившие титулы «ванов» («князей»). Шаныою в управлении «центром» помогали два помощника. Из остальных 18 «темников» шестеро имели несколько более высокий статус[183].
176
Бернштам 1935; 1951: 224–235; Толстов 1935: 28–29; 1948: 295–296; Таскин (см. Материалы 1968:129–130); Ельницкий 1977: 238; и др.
178
Лидай 1958: 17; Бичурин 1950а: 49; Материалы 1968: 40; ср.: Радлов 1893: 36–39; Рашид-ад Дин 1952а: 76–78, 85.