Нечистый на руку чиновник брал не свое – царское. Мало того, как человек, учитывающий российские реалии, он должен быть постоянно готов к тому, что сегодня он в шелках, а завтра может лишиться всего. Ведь все, чем он владел, было ему даровано, и даровано на самом деле на время, – а насколько долгим окажется этот срок, одному богу известно. Исторический опыт показывал, что любого впавшего в немилость деятеля могут и дворянского достоинства лишить, и разжаловать, и буквально обратить в прах. Будь ты хоть сам Меншиков – все равно твое Березово тебя ждет и рано или поздно, скорее всего, дождется. И закончишь ты свои дни не бодрым отставным придворным в собственном дворце где-нибудь в Ницце или в Канне, а несчастным, нищим, больным стариком в убогой избе с земляным полом, затерянной в бескрайних снегах, и каждый день будешь с ужасом глядеть в глаза своим детям, которым ничего не смог передать. Причем зависит подобный исход событий не от того, честно ты служил короне или нет, а от того, попала нынче государю императору шлея под хвост или не попала.
Таким образом, даже понятие чести и репутации становилось крайне условным. Не случайна лермонтовская формулировка: «Известной подлостью прославленных отцов». Действительно, когда мы говорим о древних и знатных родах, то и древность, и знатность зачастую сильно преувеличены. Фраза из романов Александра Дюма: «Он был из благородной, но обедневшей семьи» – в условиях России звучала достаточно странно. Обедневшей – понимаем. Благородной – не очень. Само понятие благородных семей было весьма размытым. По большому счету, наше дворянство использовало эту формулировку как неудачный перевод с английского да французского. Кто они, благородные? Орловы? Но вряд ли можно назвать благородной семью человека, который осквернил себя цареубийством и впоследствии был жестоко унижен Павлом, заставившим графа на перезахоронении останков Петра III нести корону.
Строго говоря, немногие наши дворяне могли упоминать о себе и своих предках с гордостью и придыханием – по крайней мере, аналогично европейским коллегам. Сложно человеку говорить о себе с достоинством, когда это достоинство ежечасно унижается императором, которому ты принадлежишь с потрохами. Просто когда-то давным-давно в той же Англии или, скажем, Испании произошло то, чего никогда не случалось в России. В Англии короля заставили подписать Хартию вольностей, жестко ограничивающую власть монарха и определяюящую права дворян. В Испании гранды во время коронации произносили ритуальную фразу: «Мы, которые ничем не хуже тебя, делаем королем тебя, который ничем не лучше нас».
В России же продолжала действовать система по своей природе рабская, унижающая сверху донизу, всех ставящая в зависимость, система, в которой и твое имущество, и твоя жизнь принадлежат императору. И получается, что и своровать-то у него, по большому счету, не самый страшный грех, – все равно ведь рано или поздно по голове достанется. Да и воруешь ты не табакерку из кармана, не канделябр со стола – так, малую толику собранного себе оставляешь.
Жалованье, которое ты получаешь на государевой службе, берется из казны, которую ты же и пополняешь. Так что по большому счету ты не то чтобы своровал – просто небольшой процент комиссионных удержал. По сути выходит, что государственная должность дается тебе на кормление – а дальше крутись как хочешь. Феодальный принцип кормления, при котором подведомственному населению вменялось в обязанность держать княжьего наместника на полном довольствии, снабжая его натуральными продуктами, а позже – деньгами, отнюдь не является исключительно отечественным изобретением, однако в России он прижился на удивление прочно, крайне живуч и с успехом подменяет собой и институт частной собственности, и институт наследования, и заботу о репутации семьи. Как только ты добираешься до какого-то стола, включается генетическая программа, диктующая тебе, что можно и чего нельзя делать дальше. Вот тебе как столоначальнику положено то-то и то-то. Народ, конечно, постонет, да и успокоится, понимая определенную справедливость происходящего.
В советское время в среднеазиатских республиках ходила такая шутка: мол, можно в любом кишлаке на площади поставить стол, на него водрузить телефонный аппарат красного цвета – и люди тут же выстроятся в очередь к этому столу, чтобы дать сидящему за ним человеку деньги. Зачем? А просто так, на всякий случай. Так положено. Традиция. Рассказывали, что когда в Узбекистан приехала бригада из России расследовать «хлопковое дело», гордые сыны Востока вообще не могли взять в толк, чего от них хотят. Они не понимали, что им инкриминируют. Следователь спрашивает подозреваемого: «Ну ты же взятку давал?» Тот отвечает: «Нет!» – «Как так, а деньги же носил?» – «Конечно!» – «А зачем?» – «А как же иначе, он же уважаемый человек! Разве можно не носить?» То есть заложенное в среднеазиатской культуре понимание, что можно, а чего нельзя, принципиально отличалось от того, что говорил на этот счет Уголовно-процессуальный кодекс СССР.