Взяв десяток просмоленных факелов, варвар направился ко входу в пещеры. Помня наставления Дейдры, он решил тщательно выбрать место, где примет бой с белыми червями. В неровном свете колеблющегося пламени выступы стен и камни, в беспорядке валявшиеся по галереям, отбрасывали причудливые тени, и киммерийцу казалось, что это шевелятся вылезающие отовсюду твари. Настороженно оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к каждому шороху, он достиг огромного зала в глубине пещер. Факел не мог осветить все пространство, и Конан обошел грот, выискивая наиболее удобное, как ему представлялось, место, где не было бы расселин или песчаных осыпей.
«Вот здесь. — Варвар оглядел небольшую ровную площадку, клином входившую в монолит стены. — Сзади и с боков крепкий камень, пусть они вылезают из других мест и ползут сюда, а я их встречу». Он повертел в руках длинный обоюдоострый меч.
Конан пристроил факел повыше на стене и уселся на большой камень, вслушиваясь в тишину, которую нарушало только потрескивание горевшего просмоленного дерева.
«Только бы хватило света, — думал киммериец. Ему казалось, что факел горит слишком быстро. — В темноте мне крышка, как пить дать, даже из пещер не выберусь…»
Он примерно запомнил путь, которым добрался сюда, но от главной галереи отходило множество ответвлений, так что без света и думать было нечего отыскать выход. Воздух тут был влажный, но без запахов и даже казался свежим. Варвар, скрестив руки на груди, напряженно всматривался в терявшиеся в полумраке своды огромного каменного зала.
«Все же побольше места, чем тогда, — вспомнил Конан свое юношеское приключение в подземелье, слегка напоминавшем эту пещеру. — Когда мерзавец Герат заманил меня в подвал к пегому козлу, как его… — Он наморщил лоб, но имя долго ускользало из памяти. — Ага, Дархан. Сын шакала, — обругал его киммериец. — Хотя, конечно, во всем виноваты моя тогдашняя жадность и излишняя доверчивость».
Конан тогда был еще совсем молод и обитал в Шадизаре, Городе Негодяев, как его называли во всей Хайбории. Косой туранец Герат, поднаторевший в воровских делах, предложил Конану ограбить купца Дархана, и не просто ограбить, а проникнуть к нему в подземелье, где торговец якобы добывал голубой камень ладжаур. Ладжаур! Этот камень ценился не только за небесную голубизну, но и считался магическим. Каждый мечтал иметь какую-нибудь вещь или хотя бы просто пластинку из очень красивого голубого с прожилками камня.
Варвар долго сомневался, так как все знали, что ладжаур привозят из далеких вендийских каменоломен, но все-таки поддался уговорам Косого, и они отправились в дом Дархана, и все произошло так, как и должно было произойти, если поверить шелудивому потомку неизвестного отца. Киммериец сделал пару шагов и… Пол под ним как бы разломился надвое, и он полетел вниз, в кромешную темноту.
«Да, — не без усмешки вспоминал варвар, — запросто мог бы оставить там свои кости, да, видать, мне суждена другая погибель».
Пегий козел Дархан заманивал доверчивых простаков, каким показал себя тогда юный киммериец, и они добывали ему камень, а потом подыхали в подземелье, и тогда Герат поставлял купцу новых рудокопов. Благодаря упорству и силе — и еще немного удаче — Конан сумел выбраться из проклятого подземелья, и это приключение помогло ему излечиться от излишней доверчивости.
«Здесь хоть воздух свежий, не то, что в ладжауровой штольне этого Дархана. — Киммериец в очередной раз обвел пещеру внимательным взглядом. — А где, собственно, обещанные черви? Мне тут долго ждать не с руки, факелы убывают, не вечные они, рога и хвост Нергала!»
Четверка всадниц мчалась по ночной дороге, которую едва освещала луна, изредка выглядывавшая из-за низких облаков. Они нещадно погоняли коней, каждое мгновение, ожидая услышать звуки погони.
Однако позади было тихо. Кавалькада спустилась с холма в долину, и впереди показались далекие огни.
— Столица! — обернувшись назад, крикнула спутницам Паина. — Теперь нас уже не взять!
Факелы, горевшие на стенах Барун-Урта, казались в ночном полумраке далекими светлячками, но беглянки, понимая, что избежали погони, немного сбавили скорость. Лошади перешли на легкий галоп, тяжело дыша после изнурительной скачки.
— Мы выбрались оттуда, — Паина похлопала по плечу одну из своих спутниц, — только благодаря тебе, Талис. Ты спасла нам жизнь.
Женщина, усмехнувшись, кивнула Паине. Их кони бежали рядом, почти касаясь боками, и каждая из них еще раз вспомнила короткую схватку с караулом, который оставили стеречь их. Когда их обыскивали, прежде чем связать, Талис удалось спрятать нож, а потом обстоятельства сложились так, что именно она смогла распутать небрежно завязанный узел и метнуть нож в охранявшую их амазонку. Пока обнаружили их исчезновение, Паина и три верные ей воительницы уже скакали по лесной дороге далеко от лагеря.
— Эту заразу надо истреблять в самом начале! — зло выкрикнула Паина, будто продолжая спор с киммерийцем. — Наш народ погибнет, если мы пойдем на поводу у отступниц. Так?
Амазонка, ехавшая рядом, безмолвно кивнула в знак согласия. Собственно говоря, Паина и не ждала ответа, она просто еще раз выплеснула наболевшее.
— Что мы теперь будем делать? — спросила, поравнявшись с ними, еще одна амазонка. — Получается, что мы никому теперь не нужны. Энида — наш враг, а бывшие подруги — тоже противники…
— Лучше быть с новой правительницей, чем с этими, — резко бросила Паина. — Акила умерла, и, значит, нет смысла бороться против Эниды. Впрочем, — добавила она, — вы вольны поступать по-своему. А я не могу оставаться на стороне тех, кто так легко забыл наши заветы. Но если встретимся на поле боя, — мрачно закончила женщина, — то клянусь богами, я вас не пощажу.
— Нет, нет! — хором вскричали ее спутницы. — Мы с тобой, Паина, как были всегда. Мы поедем с тобой.
Некоторое время женщины скакали молча, глядя на приближавшиеся огни факелов на стенах Барун-Урта.
— Это хорошо, что ты осознала преступность своих действий. — Мэгенн, удобно расположившись в кресле, тяжелым взглядом уставилась на Паину, которая стояла перед ней.
Колдунья немало удивилась, когда присланная начальницей городской стражи амазонка сообщила ей, что у ворот столицы остановилась Паина в сопровождении трех всадниц. Она решила пока ничего не сообщать правительнице и выяснить, что все это значит. Тем более, что Эниду все равно вряд ли удалось бы разбудить так рано.
Теперь, выслушав рассказ амазонки, она ликовала в душе. Паина, сама Паина, одна из самых смелых и сильных воительниц, решила перейти на их сторону!
— Садись, — кивнула Мэгенн на кресло, стоявшее напротив. — Вижу, что ты искренне заблуждалась, да и твоя преданность Акиле достойна одобрения, хотя бывшая наша повелительница и наделала ошибок. Значит, ты хочешь просить прощения у Эниды?
Паина молча кивнула.
— А чем ты сможешь доказать свою преданность правительнице? — пристально взглянула на нее колдунья, которая все еще боялась поверить в столь неожиданную удачу. — Ведь ты выступала против Эниды, и она вряд ли доверится тебе или поставит на такой же высокий пост, какой ты занимала при Акиле.
— Я не за наградами сюда пришла, — хрипло ответила амазонка. — Я хочу, чтобы в нашей стране все оставалось по-прежнему, потому что иначе всех нас ждет неминуемая гибель.
«Так же надменна и горда, как и прежде, — усмехнулась про себя Мэгенн, вспоминая редкие встречи с первой помощницей Акилы и ее крутой нрав, не терпящий возражений и требующий беспрекословного повиновения. — Что ж, голубушка, теперь многое переменилось, и уже ты зависишь от меня».
Паина без тени боязни или подобострастия смотрела в глаза колдунье. Жизнь приучила ее к суровости и прямоте, смерть любимой правительницы, единственного близкого ей человека, не оставила в жизни почти ничего достойного сильных чувств, а за себя она никогда не волновалась. Еще два дня назад она ненавидела новую правительницу и ее сподвижниц, свергнувших с трона Акилу, но теперь это чувство померкло перед яростью, которую вызвало поведение ее амазонок. На ее глазах рушилось все, к чему она привыкла, чему служила всю свою сознательную жизнь, заполненную опасностями и суровым воинским трудом.