— Присаживайтесь, Танечка-сан. Вам еще не надоело таскать на поясе этот антиквариат?
— Ярик… что ты собираешься делать дальше?
— Ничего, — после короткой паузы признался фрегат-капитан. — И это самое тяжелое.
— Ты опять начал говорить военно-морскими загадками, — уверенно констатировала комиссар. — Переведи на нормальный человеческий, будь любезен.
— Да в общем, все просто, — пожал плечами Ярослав. — Главный вопрос в чувствительности гидрофонов этой долбанной самонаводящейся гадины. Она не может быть сильно больше, чем у наших акустических торпед, скорее всего, там ровно та же каша из ламп, реле и проводов. Мы, конечно, не парусник с картинки, но волны и ветер нас кое-как тащат. За пять часов темноты в дрейфе отойдем на достаточное расстояние, чтобы спокойно запустить электромоторы в режиме подкрадывания. Дальше понятно…
— Дальше понятно, — согласилась Татьяна. — Но не понятно, что тебя еще грызет, как голодная мурена. Выкладывай, Хан Глубины.
Фон Хартманн тяжело вздохнул. Комиссару пока еще остро не хватало знаний и опыта настоящего глубинника. Но вот по части «опять этот мужик от меня что-то скрывает» у неё все было в порядке. Интересно, это фамильное чтение ауры играет или пресловутая женская интуиция?
— Есть один очень тонкий вопрос. Где-то там, — Ярослав махнул рукой на гребни волн между подводной лодкой и островом, — должно быть минное заграждение. Обязано быть. Это как Аксиома Пифагора, прикрыть проход в рифе от всяких любителей порезвиться на фарватере, вроде нас. И чем дальше мы от нашей мины, тем ближе к их минному полю. Донные мины, магнитные, акустические, контактные повышенной чувствительности… в общем, вся дрянь, которую можно представить, глядя в разведсводки. Тонкость вопроса как раз и заключается в том, уйдем ли мы из радиуса обнаружения раньше, чем заползем с ногами на эту адскую сковородку.
— И… что мы можем сделать?
— Практически ничего. Если все же рванет… остров недалеко, волны и ветер попутные. Главное, выбраться из отсека.
— Ты именно поэтому затеял эту пересменку с «подышать свежим воздухом»? — догадалась комиссар. — Чтобы хоть у кого-то был шанс?
— И поэтому тоже, — подтвердил фрегат-капитан. — Только это не главное.
— А что главное?
— Да просто чтобы девчонки выбрались наружу и посмотрели на это! Ночь, небо, звезды, океан. Пусть вспомнят, ради чего стоит жить.
— Строго говоря, — наставительно произнесла Татьяна, — для этого достаточно было бы пронести по лодке портрет Императора. Которого у нас, кстати, говоря, нет. Хотя по инструкциям они положены всем боевым кораблям, до шестого ранга включительно.
Фон Хартманн с трудом сдержал приступ нервного смеха. Однажды ему довелось наблюдать процедуру спасения императорского портрета с «боевого корабля шестого ранга» — напоровшегося на сваю портового буксира, по случаю войны произведенного в рейдовые тральщики.
Спасательная шлюпка на тральщике имелась, но её размеры позволили разместить лишь тот самый портрет, с надлежащим почтением размещенный на подпорке из весел. Что касается капитана и матросов, то для них нашлось место лишь за бортом, в по-осеннему холодной и очень грязной воде военного порта.
— Что такое?
— Нет, просто вспомнилось… ты права, портреты Императора на подводные лодки не выдают. Есть какой-то вид плесени, который с особым упоением жрет «Имперский янтарный». Как не старались герметизировать, через месяц похода вместо краски сплошное оскорбление Его Величества действием. А фотографии в большом формате, сколько не ретушируй, не… передают величия в должной степени, как это умеют придворные художники.
— Понятно.
Командир ждал еще чего-то, но комиссар молчала. Просто сидела рядом с ним, глядя на ночной океан. Потом — через пять, десять или все двадцать минут, — положила ему голову на плечо. Ярослав несмело, словно школьник на первом свидании, обнял её и прижал к себе.
А ещё вечность спустя он понял, что Татьяна уснула.
Глава третья. Целеполагание.
Шоколад с первитином действует намного эффективнее, если не разбавлять его шоколадом!
Й. Менгеле. Нарколог.
— Типичное имперское качество, — прокомментировала Анна Тояма. Ожоги на лице уже заросли, но полосы разноцветной кожи, загорелой и болезненно-розовой, придавали девушке вид дворовой кошки. Особенно заметным это становилось, когда Тояма улыбалась. — Удивительно, что он вообще до нас пикировал столько времени на такой скорости и не развалился.