Глава 8
1889 год, 1 сентября. Варшава
Генерал Гурко слегка покачивался в седле, въезжая в оставленный более двух месяцев назад город. И настроение у него было самое паршивое.
Да, город капитулировал. Да, удалось обойтись малой кровью. Очень малой. В былые годы, как он знал, жертвы шли на десятки тысяч только убитыми. А разоренные дома и порушенные судьбы шли без счета. Но все равно — на душе было безрадостно.
Жители выстроились вдоль дороги и молчали приветствовали победителей. Уставшие. Подавленные. Осунувшиеся. Запасы продовольствия в городе практически исчерпали себя и простые люди уже начали голодать.
О содержании ультиматума Иосиф Владимирович узнал еще в Санкт-Петербурге. Благо, что Император был вынужден ему о нем сообщить. Ведь Гурко его нужно было принимать. И уже тогда он ужаснулся, заявив, будто бы жители города никогда на такое не пойдут. И что так с ними поступать не честно.
— Вы когда-нибудь голодали? — Спросил у него Николай Александрович, смотря усталым взглядом.
— Я? Нет.
— Значит не понимаете, каково, когда от голода медленно умирают твоя жена и дети, сестра и братья, близкие. Когда дети плачут и просят что-нибудь поесть, а ты ничего не можешь сделать. Разве что руку себе отрезать, да сварить.
— Не перекрестившись, и слава Богу, — произнес Гурко, перекрестившись. — Видел голодающих крестьян, но, чтобы так страшно, не доводилось.
— Я знаю, каковы в Варшаве запасы продовольствия и рассчитал срок ультиматума таким образом, чтобы к его истечению город уже дней десять как голодал. Серьезно. Страшно. Массово. Они примут ультиматум. Если же нет. Если же даже голод их не сломает, то постарайтесь убить как можно больше при штурме. Понимаю, звучит жутко. Но только на первый взгляд. Двадцать пять лет исправительных лагерей — это та же смерть, верная, и очень мучительная.
— Но зачем вы ее ввели? — Растерялся Гурко от таких слов.
— Чтобы наказание для уголовников стало соразмерно деяниям и приносило пользу обществу, а не продолжало сосать из него соки. А эти… они злодеи, конечно, но они сами не ведают, что творят…
Гурко сейчас ехал по улице Варшавы и думал о том разговоре. Сдались. Не выдержали. Хотя там, в Зимнем, не сомневался в необходимости штурма.
На первый взгляд Император не просил ничего особенного. Прежде всего он потребовал написать коллективное прошение о принятия в подданные Российской Империи, что означало автоматический вывод из подданства царства Польского. Само собой, с принесением публичной клятвы за себя и своих потомков на верность Императору и Империи. Ну и, в довесок к этому, выдать самых ярых активистов и зачинщиков.
Много? Да не так, чтобы. Однако на практике это означало фактическое упразднение царства Польского, которое в ближайшей перспективе становилось титулярным, лишаясь земельного и людского наполнения. Конечно, в Варшаве сидели не все жители царства. Но остальных привести к такой клятве было бы несложно. Ведь все самые деятельные и буйные находились в городе.
Самым неприятным во всей это истории была клятва, которую требовалось дать публично на Евангелии православном ли, католическом ли, лютеранском ли — не важно. Да на площади, да перед всем честным народом, да записавшись после в общий список. Такую клятву просто так не нарушишь. Даже ради каких-то красивых слов о патриотизме. Во всяком случае — массово. Ведь все видели, что ты клялся. И жена, и дети, и друзья, и родичи, и, что немаловажно, личные недруги, которые не упустят возможность обратить внимание на твои промахи. Кроме того, имелся и определенный символизм. Что означала такая клятва в этих условиях? Правильно. Публичное отречение от царства Польского и его дела. Из-за чего Гурко и не верил, что засевшие в Варшаве поляке примут ультиматум.