— Это частички оболочки бомбы.
Путиловский еще раз взглянул и еще раз не понял.
— И что можно понять по таким маленьким кусочкам?
— Да рядом же два! Два кусочка: правый от взрыва в аптеке Певзнера, а левый — от последнего взрыва! Неужели не видно?! — Берг пришел в полное отчаяние.
Путиловский прильнул к окуляру, и через несколько секунд лицо его озарилось радостью:
— Они совершенно одинаковые!
— Вот! Вот видите! — возликовал Берг. — Они одинаковые! И вышли из одной мастерской!
— И это дело рук Викентьева! Ему нужны деньги, он вылез из своей конспиративной лаборатории. Так! — Путиловский вскочил и стал ходить по комнате, потирая руки. — Либо он удовлетворится проданным, либо будет искать покупателей!
— И рано или поздно мы на него выйдем! — подхватил Берг.
— Лучше рано. Третьего взрыва нам не простят. Поувольняют всех к чертовой матери.
И тут открылась дверь и вошел распаренный и свежевымытый Евграфий Петрович. Взоры Путиловского и Берга с надеждой обратились на вошедшего. Но Медянников тоже был приверженцем старой театральной школы: он держал паузу и никого не замечал.
— А… — начал вопросительным тоном Берг.
Путиловский остановил его прикосновением руки. Он прочитал в якобы равнодушных глазах гонца спасительную новость.
Подойдя к своему столу, Медянников не торопясь разоблачился, повесил пальто в стенной шкаф, снял калоши, тщательно осмотрел их. Вид калош ему определенно не понравился. Он убрал калоши в шкаф, сел за стол, осмотрелся. В серебряном подстаканнике стоял холодный чай с лимоном.
Медянников попробовал чай и с наслаждением, причмокивая, выпил весь.
Тут уж не выдержал Путиловский.
— Евграфий Петрович! Ну что же вы молчите?! — вскричал он голосом древнегреческого трагика.
Евграфий Петрович мастерски разыграл роль человека, и не подозревавшего, что здесь есть еще кто‑либо помимо его самого. Он привскочил на стуле, вытаращил глаза и облегченно вздохнул, узрев вместо тени отца Гамлета плоть Берга и Путиловского.
— Господи, свят–свят–свят! Как вы меня напугали, Павел Нестерович! — укорил он Путиловского. — А я вот собрался к вам с докладом.
— Какие новости? — в лоб спросил Путиловский. — Кто продал бомбы? Где он?
— Почему «он»? — удивился Медянников. — Она! Баба продала. А сделал Викентьев. И живет…
— Это мы знаем! — прервал его Путиловский. — Иван Карлович провел сравнительную экспертизу фрагментов певзнеровской бомбы и вчерашней. Работа Викентьева!
— Знаете… — протянул Медянников, слегка обидевшись. — Может, там и адрес написан?
— Адреса нет, — подал голос Берг.
— Тогда записывайте: набережная Фонтанки, вокруг дома сто тридцать девять. Где точно, не знаю, но этого во как хватит! Не уйдет! Батько с ребятами уже там пасется.
— Отлично! Большое спасибо вам, Евграфий Петрович. — Путиловский изобразил короткий полупоклон в сторону Медянникова. — И вам, Иван Карлович! Объявляю начало охоты. Трубите общий сбор!
Нина все утро выжидала время, когда маменька уедет на весь оставшийся день поздравлять старинную подругу с днем ангела. При воспоминании о первом визите к фотографу лицо у Нины вспыхивало и горело, сердце стучало, ум заходил за разум, так что разума в ее поступках ожидать более не следовало. Она бессильно плыла по течению страсти (как пролепетала бы романтичная Бебочка Ширинская–Шахматова). Пропажи старого маминого платья, шляпы и пелерины в доме не заметили, так что все сошло как нельзя лучше.
Не успел маменькин экипаж исчезнуть за поворотом, как Нина уже дробно стучала каблучками по лестнице. Викентьев, как и договаривались, ждал ее и, едва она вбежала в полуподвал, запер двери и вывесил табличку «Закрыто». Броситься сразу в его объятия Нине не позволяло воспитание, поэтому она нашла в себе силы сопротивляться зову сердца и прошла внутрь.
Викентьев оглядел Нину оценивающим взглядом. Сегодня утром ему в голову пришла хорошая идея.
— Какие вы знаете языки? — задал он несколько неожиданный вопрос Нине, предполагавшей услышать слова любви.
— Французский «отлично», немецкий «отлично с минусом», — робея, ответила она, помолчала и смущенно добавила: — И английский. «Удовлетворительно». А для чего?
Викентьев, размышляя, походил по ателье, затем подошел к Нине. Та замерла, как пташка перед удавом, обхватив руками голову, словно защищаясь от нападения. Он мягко отвел ее руки в сторону, взял лицо Нины в свои ладони и не торопясь стал покрывать его нежными поцелуями, избегая ждущих поцелуя девичьих губ. Доведя Нину до полуобморочного состояния, он наконец уступил неслышной мольбе и осторожно дотронулся до губ. Однако тут же прекратил свои ласки.