К счастью, сейчас Адамс пребывал в блаженном расположении духа; таким он, по крайней мере, показался Каролине, когда она увидела его в одиночестве в желтой гостиной, названной так потому, что потертый зеленый дамаст на стенах выцвел от времени и стал ядовито-желтым и казался еще более ядовитым по контрасту с тяжелой позолотой, украшавшей пыльную мебель. Наверное, пыль — это своего рода эмблема английского августа, но, может быть, это замечает только она?
Генри Адамс был ниже Каролины ростом, а она была отнюдь не амазонка. Шестидесятилетний Адамс (внук и правнук двух президентов, как его неизменно представляли) носил густую, тщательно подстриженную клинообразную бороду и пышные усы; у него была розовая поблескивающая лысина — родимое пятно Адамсов, как он любил говорить, и полноватое брюшко, которое он всегда немного выпячивал, чтобы уравновесить маленькое круглое тело, чья единственная функция заключалась, по-видимому, в том, чтобы служить опорой большой круглой напичканной разнообразными идеями голове великого американского историка, остроумца и меланхолика, а также любовника Лиззи Камерон. Неужели они и в самом деле любовники, подумала Каролина, она знала, что страна ее отца не похожа на ту, где она родилась и воспитывалась. В качестве же летописца Адамс ничуть не похож на Сен-Симона, он не писал о мошенниках и незаконнорожденных, хотя такие типы и существовали в американской истории, они были припрятаны от посторонних глаз, например, ее дедушка Чарльз Скермерхорн Скайлер был незаконным отпрыском загадочного сына американской республики, Аарона Бэрра[12], чей сокрушительный крах вызывал в памяти падение самого Люцифера.
— Милая мисс Сэнфорд. — В ясных стариковских глазах сквозила настороженность, а улыбка была чересчур робкой для столь почтенной особы. — Вы озаряете своим сиянием лето одинокого шестидесятилетнего старца. — Он говорил с английским акцентом. Но ведь Адамс вырос в Англии, он служил секретарем у своего отца, когда этот холодный и суровый государственный муж занимал в годы Гражданской войны пост посланника президента Линкольна в Лондоне. Как и многие полностью англизированные американцы, Адамс делал вид, что презирает англичан. «Они непроходимо тупы», — любил повторять он, испытывая особую радость от любого нового проявления британского тугодумия.
— Мистер Адамс, — Каролина присела в шутливом реверансе, — вы довольны исходом войны?
— Я доволен, что она кончилась. За эти два года я настолько озверел от кубинских дел, что меня впору было упрятать в вашингтонский зоологический сад. Я по-волчьи выл на луну, стоило мне услышать крик «Cuba libre». — Адамс оскалил зубы и действительно напомнил Каролине волка. — Я всегда теряю голову, когда все вокруг спокойны. Когда все теряют голову, спокоен я. Когда началась война, я был спокоен. Я знал, что избранник судьбы находится на своем месте.
— Коммодор Дьюи[13]?
— О, дитя! Коммодоры в военное время — не более чем пешки.
— Но он захватил Манилу, разгромил испанский флот, и теперь все, особенно англичане, хотят, чтобы мы остались на Филиппинах.
Маленькой розовой рукой, показавшейся Каролине рукой ребенка, а не старца, Адамс потеребил кончик острой бородки и склонил голову набок.
— Нас, историков, людей, конечно, скучных, интересует прежде всего, кто двинул эту шахматную фигуру — адмирала — в дальневосточные воды; уверен, что скоро их будут называть дальнезападными, потому что настоящий Запад — то, что лежит к западу от нас.
— Мой брат Блэз называет Теодора Рузвельта из военно-морского министерства. Блэз говорит, что Рузвельт[14] действовал без ведома руководства.
— Вот это уже ближе к истине, — кивнул Адамс. — Нашему самоуверенному молодому другу Теодору, студенту моего самоуверенного младшего брата Брукса, принадлежит большая заслуга, чем, если пользоваться шахматным термином, ладье-адмиралу. Но чья рука направляла нашего ферзя — Теодора?
Ватага детей, предводительствуемых Мартой, заполнила комнату. Девочки окружили дядюшку Дорди (этим прозвищем Генри Адамса наградила Марта Камерон), его карманы, как обычно, оказались набиты леденцами, которые немедленно и безжалостно отобрала миссис Камерон.
— Ни в коем случае до обеда, Дорди! — объявила она, конфискуя конфеты из плотно сжатых детских кулачков.
12
13