Никогда он не представлял себе свое возвращение в Фергану таким.
— Повелитель!
Подняв глаза, он увидел Бабури.
— У тебя печальный вид.
— А мне и невесело, Бабури. Через два дня, а то и раньше, мы будем в Акши. Только вот не было бы слишком поздно.
— Мы движемся так быстро, как только можно…
— Верно. Но это моя родина. Самарканд ослепил меня так, что я позабыл об этом, а ведь если б не моя опрометчивость и честолюбие, я мог бы здесь править. И моя сестра не оказалась бы в нечестивых руках Шейбани-хана.
— Ну, никто не может считать себя в безопасности от узбеков. Шейбани-хан останется твоим врагом до тех пор, пока ты или кто еще не снесет голову этому ублюдку с плеч…
Бабур кивнул. По всей видимости, тот был прав: наверное, поведи он себя иначе, это не так уж многое бы изменило. Эта мысль слегка развеяла тоску и чувство вины, накатившие на него при виде знакомых очертаний горы Бештор.
Начинался дождь. Встав, Бабур подставил ему лицо, чувствуя на щеках стекающие капли. Если так пойдет дальше, костров ночью будет не развести, и вместо дичи на вертеле им придется есть черствый хлеб да сладкие сушеные абрикосы, прихваченные в седельных сумах из Сайрама, да еще спать с бурчащими животами на сырой земле. Но по крайней мере, скоро он снова увидит родные места, и у него появится возможность, хоть и слабая, сообразно имеющимся силам, нанести удар Шейбани-хану.
Первыми это заметили разведчики Бабура — над селением Тиканд, в сорока милях от Акши, поднимался дым. Он хорошо помнил это место, потому что часто охотился с отцом в его окрестностях, гоняя во весь опор на упитанной, низкорослой лошадке за оленем по поросшим белым клевером лугам, или вместе с местными мальчишками пугал на бахчах пухлых фазанов. Тиканд был благополучным, процветающим селением, где плодородие почвы поддерживала сеть оросительных каналов.
Но нынче все обстояло иначе: вскоре и сам Бабур увидел поднимавшийся к небу едкий, черный дым. Явно не от костров или кухонных очагов. Горело все селение.
Когда он и его люди, держа оружие наготове, приблизились, ничто не шевелилось, не вспорхнула даже певчая пташка. Впереди поблескивал на солнце арык, но окружавшие его сады, где вызревали груши, яблоки и миндаль, были подвергнуты опустошению. Деревья срубили, свалили в кучи и сожгли. Та же участь постигла и бахчи.
Но это было не самое худшее. Одно дерево, прекрасная, крепкая яблоня, которая должна была вот-вот покрыться бело-розовыми цветами, обещая чудесные плоды, осталась нетронутой, только плоды с ее ветвей уже свисали. То были тела пятерых мальчишек, коротко стриженных, в груботканых туниках и штанах — точно таких же, как и те смешливые, острые на язык, загорелые крестьянские ребятишки, с какими он когда-то гонял фазанов. Только вот лица их раздулись и потемнели, глаза вывалились из глазниц, а шеи кровоточили там, где в них глубоко врезались веревки. Вокруг падкие на свернувшуюся кровь вились мухи. Подъехав, Бабур коснулся щеки одного из повешенных, и его тело медленно качнулось. Кожа на ощупь была теплой.
— Снять их!
— Повелитель, смотри.
Байсангар указал на ближний колодец, вырытый, чтобы удерживать воду из арыка.
Спешившись, Бабур взглянул вниз, на переплетение тел, мужских и женских. Все, насколько удалось разглядеть, были обезглавлены. А локтях в тридцати, сложенные в аккуратную пирамиду, словно арбузы на базаре, лежали головы. На вершине этого холмика находилась голова старца с развевающейся белой бородой. Возможно, чьего-то деда, если не прадеда. Отрезанный член был засунут ему в рот, а яички вставлены в глазницы.
В молчании Бабур и его воины проехали к центру поселения, обращенного узбеками в пепелище. Остовы зданий еще дымились, а между ними повсюду валялись трупы: некоторые были раздеты и уложены в такие позы, словно в момент предсмертной агонии предавались совокуплению. Видимо, налетчики торопились убраться, поэтому не угнали с собой домашних животных, но перерезали им всем сухожилия, так что Бабур велел свои людям добить их, чтобы положить конец мучениям.
Спустя полчаса, когда они уже заканчивали свои скорбные хлопоты в селении, один из разведчиков, происходивший из племени, обитавшего на склоне соседней горы Бара-Кох, и отлично знавший местность, примчался во весь опор с возбужденным видом.