— Спасибо, — тихо произнесла Элиза. — Простите, что разочаровала вас. Я недостойна быть императрицей.
Ворон подошел к ней. Теперь в его взгляде не было суровости и осуждения. Пальцем он стер слезу с щеки Элизы, и ее сердце замерло.
— Каждый может оказаться в таком положении, — сказал он. — Но из всех, кто мне знаком, только ты достойна занять трон рядом со мной. Однако пора повзрослеть, Элиза. Тебе двадцать пять, но ты все еще маленькая, беспомощная девочка, не понимающая, куда попала и что от тебя хотят. Не только титул возвышает тебя над девицами из Башни. Они умеют лишь болтать, наряжаться и ублажать мужчин. Тебя же Верма воспитала умной, доброй и порядочной девушкой. В тебе нет жестокости, хитрости и высокомерия, присущих наложницам. Не опускайся до их уровня. Ты — будущая императрица, образец для подражания. Оставайся собой и не старайся стать похожей на тех, кому никогда не достигнуть твоего уровня. Они обсуждают тебя не потому, что не соответствуешь их стандартам. Это зависть, на которую не следует обращать внимания. Тебе всегда будут завидовать. Это не должно тебя огорчать. Те, кто завидует, понимают, что никогда не станут такими же, вот и злятся.
Кивнув и снова поблагодарив императора, Элиза ушла. Она не помнила, как дошла до Башни, как поднялась в свои покои. Слезы застилали глаза. Едва оказавшись внутри, она упала на кровать и разрыдалась так горько, что Ливэн подумала о самом страшном. Сев на край рядом с госпожой, камеристка попыталась ее утешить, но Элиза не слышала слов. Лишь спустя полчаса, перестав плакать, она встала с кровати и попросила Ливэн наполнить ванну. Больше до самого вечера не произнесла ни слова.
А утром пришла портниха — худая проворная женщина за сорок. Неразговорчивая. Быстро сняв мерки, пообещала, что платье будет готово ко времени. Элиза отпустила ее, даже не спросив, из какого оно материала и какого цвета. Свадьба будет фальшивой, так какая разница, в чем Элиза придет на торжество? Пора, следуя совету Ворона, перестать надеяться на чудо и жалеть себя. Он никогда не узнает о ее чувствах, а она примет судьбу и не станет уподобляться сплетницам и интриганкам. Верма воспитывала ее сильной. Пора вспомнить ее уроки.
V. Достучаться до себя
Взволнованная Марианна стрелой влетела в комнату отдыха. Глаза лихорадочно бегали, вспотевшие ладони дрожали.
— Вивиан! — фальцетом прокричала она, и голоса наложниц смолкли. — Даяна! Лизетт! Живо за мной!
Удивленная Вивиан повернулась к старшей камеристке, поглаживая на запястье золотой браслет, подаренный императором. Даяна и Лизетт тревожно переглянулись, встали и подошли к Марианне.
— Почему ты кричишь? — невозмутимо спросила Вивиан. — Что случилось?
— Рот закрой и выполняй, что велено! — прикрикнула на нее старшая камеристка. — Следуй за мной!
Хмыкнув и пожав плечами, Вивиан неторопливо подошла к старшей камеристке. Марианна прожгла ее взглядом.
— Твой язык погубит нас всех! — прошипела она и развернулась. Вивиан глянула на подруг, но те отвели глаза.
У дверей в комнату отдыха женщин ждала заплаканная и трясущаяся от страха Ливэн. Несколько минут назад Марианна вознесла свое грузное тело на четвертый этаж, чтобы сообщить личной камеристке принцессы, что ее желает видеть повелитель. И немедленно. При этом охала и держалась за поясницу, проклиная того неизвестного, кто построил «эту смертоносную лестницу». На вопрос принцессы, что понадобилось Ворону от Ливэн, старшая камеристка не дала вразумительного ответа, но Элиза догадалась, что речь пойдет об ее поступке. И нехотя отпустила девушку с Марианной.
Пять женщин подошли к дверям, ведущим в зал для приема гостей. Стражники распахнули их, и две камеристки с тремя наложницами вошли внутрь. Ворон сидел в кресле из белого дуба и сердито смотрел на вошедших. Они выстроились в ряд перед ним и одновременно поклонились.
— На колени, — приказал Ворон.
Вивиан бросила на императора изумленный взгляд, но Даяна уже тянула ее вниз, и наложница подчинилась. Остальные беспрекословно выполнили приказ.
— Кто я, по-вашему? — тоном, предвещающим беду, задал вопрос Ворон.
Марианна, Вивиан и Лизетт подняли головы и удивленно взглянули на него.
— Вы... — пробормотала старшая камеристка, — император, наш повелитель.
— Правда? — Он откинулся на спинку кресла и чуть наклонил голову влево. — А мне показалось, вы считаете меня рыночным дурачком, над которым можно потешаться, как душе угодно.