— Слышала о них. — Ливэн вновь смутилась. — Говорят, они надменные и жестокие. Но вы другая — добрая, справедливая. Вы мне сразу понравились.
— Я тоже тебя люблю, Ливэн. — Элиза с благодарностью посмотрела ей в глаза. — Надеюсь, ты никогда меня не предашь.
— Что вы, госпожа! — испуганно воскликнула камеристка. — Да я скорее голову положу на плаху, чем...
— Я поняла, — остановила ее словесный поток Элиза. — Мне бы не хотелось разочаровываться в тебе.
Ливэн сползла на пол и поклонилась ей в ноги.
— Госпожа, вы во всем можете на меня положиться. Я много болтаю, но никогда не выдаю чужих тайн. Должно быть, вы думаете, что я еще слишком молода и не заслуживаю доверия, но это не так. Эсмира, да упокоят боги ее душу, подобрала меня на улице, привела во дворец, дала работу и обучила манерам. — Она всхлипнула. — Мы с мамой жили на окраине столицы. Папа умер, когда мне было восемь. Два года мама пыталась тянуть на себе быт, но у нее сильно болели ноги, и она не могла много работать. Пришлось снова выйти замуж, чтобы прокормить себя и меня. Тот торговец, ее новый муж, был богатым, но злым и жестоким. Он не любил маму и часто ругался с ней. Однажды он ее ударил... — Ливэн шмыгнула носом. — Она ушиблась головой и умерла. А он сказал городским стражам, что мама оступилась, и его вины в этом нет.
— Вот же мерзавец! — искренне возмутилась Элиза. — Он прогнал тебя после ее смерти?
— Если бы! — шмыгнув носом, горько воскликнула Ливэн. — Он заставил меня попрошайничать, хоть и не нуждался в деньгах. Сказал, что не будет кормить нахлебницу.
— Как у него наглости хватило?! — рассердилась Элиза.
— Это еще не все. — Ливэн стерла тыльной стороной ладони слезы с щек. — Я приносила мало денег. Ему так казалось. Он кормил меня невкусной похлебкой и заставлял спать на соломе. А однажды где-то набрался и... — она болезненно сглотнула и, сев на пол, сжалась в комок, — надругался надо мной. Зажал мне рот рукой и делал это очень долго... а я не могла даже закричать...
— Боги милостивые! — Элиза уселась на пол рядом с Ливэн и крепко обняла ее. Сердце заколотилось быстрее. В памяти вспыхнула сцена в саду, когда четверо стражников чуть не изнасиловали ее. Но она уже была взрослой, и ничего тогда не случилось, а Ливэн пережила весь ужас насилия в детстве. — Бедная девочка...
Камеристка, плача ей в плечо, продолжала сбивчивый рассказ:
— Он сказал... что, если буду болтать... отдаст меня в бордель. И я молчала... А он... он сделал это еще три раза... — Девушка подняла на Элизу глаза, полные горечи. — Госпожа, я убила его. Простите меня за это...
Крепче прижав к себе Ливэн, Элиза уткнулась подбородком ей в макушку. В глазах загорелся праведный гнев.
— Он это заслужил, — низким голосом сказала она. — Ты все сделала правильно. Мне не за что тебя прощать.
Девушка прижалась к Элизе так тесно, как могла.
— Спасибо, госпожа... Я до сих пор себя корю... Надо было просто сбежать, а я... Я перерезала ему горло, когда он спал, и только потом ушла... Скиталась по улицам шесть лет и просила милостыню... Потом меня нашла Эсмира... Я ей все рассказала... Она посоветовала молчать...
— Ливэн, — Элиза отстранила ее и посмотрела в глаза, — этот человек издевался над тобой и твоей мамой. Он заслужил смерти. На твоем месте я поступила бы так же. Перестань себя винить. Мне очень жаль, что тебе пришлось пройти через такое, но жизнь продолжается. Ты должна жить дальше. После того, как надо мной пытались надругаться стражники, я чуть с ума не сошла. Они мерещились мне в каждом темном углу, и однажды я даже выпрыгнула из окна. — Ливэн живо вспомнила тот вечер. Ее пробил озноб. — Мне было очень страшно. Я боялась каждого стражника и, честно сказать, до сих пор побаиваюсь. Но Рэйган помог мне побороть страх, и приступы паники прекратились. Я сохранила в ясности свой рассудок. Конечно, то, что случилось с тобой, во много раз ужаснее, но ты должна жить дальше и не поминать былое. Никто не осудит тебя за убийство насильника. Я отрежу язык любому, кто посмеет это сделать. Обещаю.
— Спасибо, госпожа. — Ливэн прижалась к Элизе, как к родной матери. — Спасибо за вашу доброту.
Через несколько минут камеристка успокоилась. Внутри у Элизы свербел осадок после ее рассказа, но теперь она смотрела на девушку другими глазами. Перед ней не просто молодая камеристка, — перед ней человек, который пережил кошмар и не сломался. В эти минуты Элиза впервые серьезно задумалась о том, что часто люди судят других по первому впечатлению. Часто составляют мнение о них, опираясь на образы, что те им показывают. Но у каждого человека есть прошлое — то, что не вычеркнешь из жизни, каким бы плохим и страшным оно ни было. Чье-то прошлое прекрасно, и человек не стесняется о нем рассказывать. Такие люди обычно открыты, доброжелательны, но часто эгоистичны. Многие из них считают себя любимцами богов и сторонятся тех, чья жизнь не столь радужна. Что касается людей с тяжелым прошлым, то их поведение — это результат того, насколько крепким оказался их стержень. Чей-то ломается, и человек становится чудовищем; чей-то выдерживает натиск бед, и его обладатель начинает новую жизнь в стремлении к доброте и состраданию. Элиза подумала о Вороне. Обстоятельства и влияние Заффара сломали его стержень. Из обломков он собрал новый, но наполнил его энергией зла и мести. Сможет ли он вернуться к тому состоянию, когда был невинным ребенком, не способным обидеть даже мухи? Нет, не сможет. В романах, поэмах и песнях тираны чудесным образом превращаются в эталоны доброты и самоотверженности, стоит им только встретить любовь или поговорить с добрым духом. Жизнь не так проста, какой стараются показать ее поэты и романисты. Их произведения — наивная мечта, не более. Слишком долго Ворон пробыл тираном. Слишком много лет прошло с тех пор, как он лечил бездомных зверушек и наслаждался детством. Пусть он узнал правду о родителях и лжи Заффара, пусть влюбился (если это действительно так), — но Тьма слишком глубоко впиталась в его душу, стала неотъемлемой частью него. Он может забыть какие-то привычки, но никогда не перестанет быть воином и захватчиком; никогда не расстанется с амбициями, властью и категоричностью в поведении. В нем есть доброта и чувство справедливости, но теперь они тесно соседствуют с Тьмой, которую нужно принять. Или же отвергнуть, но при этом отвергнуть и самого Ворона.