Все заржали.
— А он её на табуретку ставит и нагибает, — предположил Майер, всегда готовый порассуждать на подобные темы. — Ну и дубина, наверное, у этой жерди.
— А тебе завидно?
Вновь раздался гогот. Фрай захлопнул книгу и молча отошёл к окну. Он был единственным в отделении, кто никогда не забывал о вечерней молитве и держал в шкафчике Библию, ежедневно извлекаемую на свет божий, что служило дополнительным поводом для издёвок: видя такое проявление благочестия, прочие нарочно заводили при Вилли неприличные разговоры или принимались изощряться в грязных шутках.
Радемахер тем временем, приложив ухо к двери, прислушивался, не возвращается ли Хафнер.
— А вот и наш засранец, — объявил он.
Дверь толкнули. Курт покачнулся на табурете, хулигански ухмыляясь.
— Занято! — заорал он нарочито противным голосом.
Дверь распахнулась с такой силой, что Радемахер кубарем покатился по полу вместе с табуретом. В проёме, почти касаясь чёрной фуражкой притолоки, стоял Штернберг, затянутый в свой безукоризненно элегантный мундир, презрительно спокойный, с неизменной иронической полуухмылкой на устах.
— Доброе утро, воины.
— Ой… — Радемахер медленно поднимался с четверенек. — Оберштурмбанфюрер… виноват… не знал, что это вы…
— Хорошо службу несёте, боец, — Штернберг холодно усмехнулся. — Весьма оригинально. Вашему десятнику отдельная благодарность. Где, кстати, этот несравненный декурион?
— Шарфюрер? Он это… того… — Пфайфер сделал некое замысловатое движение рукой.
— Исчерпывающее объяснение. Ладно, всё ясно. — Штернберг шагнул в комнату, скрипнув начищенными сапогами, внося в убогое солдатское обиталище лёгкий аромат хорошего одеколона, кофе, какого-то травяного настоя — запах нездешнего благополучия. Всё отделение уже стояло навытяжку вдоль стены. Хайнц с ревностью покосился на сослуживцев. Оберштурмбанфюреру требуются семеро. А в отделении — тринадцать человек. Округляя, получается два человека на место. Хорошо, что Штернбергу предоставили лишь отделение вместо обещанного взвода — меньше конкурентов. Хайнц, не мигая, в отчаянной надежде уставился на офицера.
Штернберг прошёлся от двери к окну, с нескрываемым любопытством озираясь по сторонам. У одной из коек склонился, что-то рассматривая, и усмехнулся. До Хайнца не сразу дошло, что стоит-то офицер рядом с койкой Райфа, а там поверх одеяла разложена вся богатая коллекция порнооткрыток, которые Райф любовно рассортировывал по одному ему известным признакам.
— Весело живёте, викинги. Сущая Вальхалла. Хоть бы потрудились спрятать всё это куда-нибудь, бесстыдники.
Райф со страдальческой физиономией дёрнулся из строя, желая, видать, немедленно исправить оплошность. Штернберг бархатно рассмеялся — похоже, всё происходящее его здорово развлекало.
— Куда же вы, герой? Смирно. Раньше следовало обеспокоиться. Не переживайте, вовсе не нужны мне ваши сокровища. Хочу лишь напомнить, что официально порнография по-прежнему под запретом, достославные мои витязи.
Солдаты стояли потупившись. За спиной Штернберга в строй прошмыгнул Хафнер.
— Что ж, отлично, — сказал офицер. — Вот теперь я могу объявить имена тех, кто поступает под моё командование.
У оберштурмбанфюрера не было при себе списка — он произносил имена и фамилии по памяти, одновременно указывая на называемого рядового — и ни разу не ошибся.
— Фридрих Дикфельд… Вильхельм Фрай… Эрвин Кунц… Пауль Пфайфер… Конрад Радемахер…
Курт нахмурился, всем своим видом выражая свирепое недовольство.
— Харальд Райф…
Пристыженный Райф встрепенулся.
— Хайнц Рихтер.
Хайнц не сумел сдержать счастливой улыбки.
— Это всё. Те, кого я назвал, — соберите вещи, вас переводят из этого барака в другое помещение. Мой помощник вас проводит. Остальным — желаю удачи.
Одарив отделение на прощание своей сумасшедшей улыбкой, Штернберг плавно развернулся и, сложив руки за спиной, прогулочным шагом направился к двери. Солдаты заворожённо смотрели, как он уходит. Хайнц на какую-то долю секунды глянул на строй и оттого первый понял, что же именно произошло в следующий миг, — а увидел он Хафнера, подавшегося вперёд с перекошенным от злобы лицом. Хафнер с бешеной ненавистью уставился в спину офицеру, и губы его неслышно шевелились, сгоняя в углы рта ядовитую слюну. Штернберг мгновенно обернулся. На его скулах, обтянутых золотисто-белой кожей, и на кромках ушей быстро проступили, разрастаясь, алые пятна — словно влажную бумагу тронули кистью с красной акварелью. Офицер медленно двинулся обратно к шеренге. Строй рассыпался — страх так и швырнул солдат в стороны, как гонимые ветром листья, хотя никто ещё не осознал, в чём, собственно, было дело, кроме Хайнца — и кроме Хафнера, естественно, в полном одиночестве оставшегося у стены. Штернберг склонился над ним, присевшим и посеревшим от ужаса. Лицо у офицера было такое, будто он сейчас плюнет.