Великий князь Пьюзо подписал мир на крайне невыгодных для себя условиях. Браккаре вернули все ранее захваченные суда, выплатили безумную сумму серебром и золотом, а так же разрешили купцам-островитянам беспошлинную торговлю на неопределённый срок.
С тех пор пятнадцать лет пран Жильон работал на то, чтобы восстановить былое военное могущество Трагеры. При всём при том, что заниматься этим ему приходилось вопреки договору между Браккароей и его родиной, а следовательно, скрываясь от великого князя Пьюзо Третьего, сына того самого Пьюзо, который не смог защитить столицу. Больше всего альт Рамиреза бесила безнаказанность северян в прибрежных водах. Беспошлинной торговли браккарцам оказалось мало, они грабили все проходящие суда — и тер-веризские, и унсальские, и кевинальские с аркайлскими, но с особенным наслаждением охотились за местными, таргерскими. Вмешиваться не позволял великий князь. По договору десятилетней давности, Трагере не позволялось иметь сильный флот. Но дружба с пранами, владевшими островом Калвос, позволила Жильону устроить тайные верфи и восстановить количество галер. Пусть, не так быстро, как хотелось бы, но, как говорится, терпенье и труд всё перетрут.
Адмирал продал драгоценности и столовое серебро, полученные им, как часть наследства, заложил замок и особняк в Эр-Трагере. К счастью, он так и не женился, а потому некому было пилить его за траты, которые никогда не вернутся доходом. На полученные деньги он тайно закупал пушки и порох, тесаки и аркебузы для абордажных команд. Жалование командам обеспечивали капитаны, по большей части набранные из выживших в том сражении или из родственников погибших. Им немало помогали купеческие гильдии, терпевшие убытки от Браккары и жаждавшие вернуть былые времена.
В столице никто не знал о количестве галер и численности моряков в подчинении у прана Жильона. Он по-прежнему ездил с отчётами к его светлости, выслушивал наставления. Как и раньше, вверенные ему суда патрулировали прибрежные воды вокруг Калвоса и вдоль северной чести трагерского побережья вплоть до границы с Унсалой. Просто никто не знал, что вместо десятка галер в распоряжении адмирала альт Рамиреза — три дюжины.
Штаб его высокопревосходительство разместил в городке под названием Эр-Паторо, что переводилось со старотрагерского, как Приют Овчара. Глава цеха сукновалялщиков Мурье Хотава предоставил в полное распоряжение флотских офицеров свой дом. Адмирал проснулся по своему обыкновению задолго до первой дневной стражи, окунулся в море (этому правилу он не изменял в любую пору года), поупражнялся со шпагой, плотно позавтракал седлом барашка со шпинатом и сладким перцем и овечьим сыром с пряностями. Вина он до полудня не пил, а потому слуга наполнил глубокую чашу отваром шиповника.
Всякий, увидевший прана Жильона альт Рамиреза впервые, удивлялся. Ну, не вязалась его внешность с представлениями о бравом морском офицере, герое многих баталий, победителе сражения в проливе Бригасир. Родившись чахлым и болезненным, он не слишком поздоровел в зрелые годы, оставаясь малого роста. Знаменитый адмирал едва дотягивался макушкой до плеча самому невысокому из своих подчинённых. Руки и ноги у него на всю жизнь остались детские — худые и костлявые. Хотя слабаком его никто не посмел бы назвать — Жильон прекрасно плавал, фехтовал, ездил верхом и стрелял, как и подобает благородному трагерцу, потомку Высокого Дома. На тонкой шее сидела круглая, лобастая голова с огромной плешью, из-за которой адмирал так страдал, что иной раз на встречи с великим князем и придворными надевал парик. Седоватая бородка клинышком и подкрученные усы. Кто-то из недоброжелателей пытался шептать за спиной его превосходительства, что в Доме Золотой Синицы родился карлик, которых в Трагере считали прямыми потомками Отца Лжи и порой высылали из державы, а худородного могли и камнями побить где-нибудь в деревеньке или предместье торгового города. Нет, его руки и ноги ничем не выделялись, кроме худобы. Обычная человеческая соразмерность. А что до размера черепа, то один священник сказал — много ума Вседержитель вложил.
Адмирал перебирал бумаги, кое-где оставляя пометки заточенным кусочком древесного угля. Со стороны казалось, он не слушал адъютанта в ярко-алом камзоле с едва пробившимися усиками. Юноша читал вслух и откладывал доклады капитанов галер. Отчёты, расходы, рапорты, жалобы… Но пран Жильон всё слышал. Слышал и запоминал. Эта особенность поражала и восхищала всех его знакомых. Он не пропускал ни единой мелочи, мгновенно пересчитывал в уме сложные расчёты, а если с первого раза дело не ладилось, щёлкал счётами, удобства ради закреплёнными справа от него на высокой подставке.