— Видишь, как всё быстро меняется. Совсем недавно ты назвала меня тапёром…
— Фу, злопамятный. А вина мы так и не выпили. Свари хотя бы кофе. И пойдем, мне надо домой, а по дороге зайти к маме. Проводишь?
— А где живет твоя мама?
— Нигде. Она умерла.
— Прости. А ты где живешь?
— И я нигде. Говорила же, что у меня нет дома.
— А… Там, где жила мама?
Она села на кровати, закрывая одеялом грудь.
— Ты что, спятил? Она умерла в той квартире, а разве можно жить там, где кто-то умер?
Я заметил, что она рассердилась, только не мог понять, из-за чего.
— Ну хорошо, — примирительно сказал я, — пойду варить кофе.
Она вдруг заплакала.
— Что ты, — зашептал я, — ну что ты, разве я обидел тебя, ну прости, прости…
— Не ты, — вытирая глаза и пытаясь улыбнуться сквозь слёзы, сказала она. — Ты ни при чём. Просто…просто я сегодня натворила такое, что теперь и не знаю, чего ждать.
Я пропустил эти слова мимо ушей, о чём мне пришлось впоследствии здорово пожалеть.
— Но что будет, то и будет, неважно, — продолжала она, — я просто почувствовала вдруг, что ты не сможешь всегда понимать меня и станешь раздражаться, вот как сейчас, а я не хочу этого.
Я действительно почувствовал раздражение от её слов. Но подавил его.
— Перестань. Пойду варить кофе.
Пока варил, затренькал мобильник. Звонил Шалва. Его тон показался мне странным, он никогда так не говорил со мной.
— Приезжай срочно ко мне, да не в ресторан, домой, домой, я сказал. Если опоздаешь — небо с овчинку покажется, — Шалва, будучи чистокровным грузином, любил вставить в речь этакие посконные выражения. Я давно привык к этому, как и к отсутствию акцента. Но он меня своей овчинкой не испугал.
— А что случилось? — спокойно поинтересовался я. — В «Концертиуме» пожар?
— Идиот, — безразлично ответил Шалва. Повысил голос. — Я сказал, приезжай, значит, ты приедешь. Покамест я плачу деньги тебе, а не наоборот.
Он дал отбой.
Мне стало немного смешно. Я бы рассмеялся, да и настроение располагало к этому, но в кухню вошла Ольга. Она успела уже одеться и накраситься, снова показалась мне несколько вульгарной, хотя теперь это значения не имело. Я хотел рассказать ей о звонке Шалвы, но удержался. Наверно потому, что мы пока не были настолько близки, чтобы она знала всё. Тем более, я и сам ничего пока не знал.
Я проводил её до дома матери. «Не поднимайся со мной, — попросила она, — поезжай по своим делам. Мы… мы не сможем встретиться до понедельника, но в понедельник я буду петь у Шалвы, а потом буду свободна целых три дня».
— Что за загадки, Ольга? — с удивлением спросил я. — Почему до понедельника? Ты что…замужем?
Она побледнела, пошатнулась даже, опершись на мою руку. «Не надо сейчас, не надо. Ты всё узнаешь сам, и решишь тоже сам. Иди, прошу тебя, иди. Не держи зла…».
И я пошёл. К Шалве. Мне не хотелось видеть его сейчас, я вообще никого не хочу видеть, когда случается что-нибудь из ряда вон, а короткое время вместило в себя столько нового, что хватило бы на десять лет моей вялой жизни. Однако делать было нечего.
Шалва не выглядел свежим, однако одет был в мягкие свободные брюки, сдержанного тона рубашку с непременным шейным платком. Шалва всегда следил за одеждой даже дома, наивно полагая, что это приближает его к богеме. Подал руку, проводил в гостиную, усадил в кресло, достал бокалы и налил редкую теперь настоящую «Хванчкару», выставив также орешки и несладкое печенье; всё молча.
— Так и будем играть в молчанку? — с изрядной долей злости, которую даже и не хотелось скрывать, спросил я.
— Нет, — кратко ответил Шалва. Помолчал и спросил вдруг: «Ты с кем сегодня провёл ночь?»
Я ожидал чего угодно, только не вопроса, подобного этому. Мы с Шалвой избегали обсуждать личное, я не спрашивал, почему он разошелся с женщиной, которую очень любил, — он как-то обмолвился об этом, видимо, случайно. Он тоже не спрашивал, почему я до сих пор не женат, а всех поклонниц отвергаю презрительным взглядом, отказываясь брать цветы, которые иногда подносят особенно рьяные.
Поэтому я сначала удивился, потом обозлился.
— А вам что за дело? — стараясь сохранять спокойствие, спросил я.
— Если спрашиваю, значит, дело есть, — он ответил медленно, с расстановкой, и я впервые за много лет услышал в его речи грузинский акцент.
— Если вы хотите говорить в таком тоне, — я сел в кресло и пригубил «Хванчкары», — наш разговор закончится прямо вот сейчас.