— Прости.
Он сел в кресло напротив.
— Прости. Но ты можешь и не отвечать. Я знаю. Расскажу тебе всё, но учти: дружба — дружбой, но у меня во всей этой истории есть свой интерес. Я честно предупредил.
— Шалва Георгиевич, — раздраженно проговорил я, — хватит крутиться. Говорите, или я уйду: мне сегодня играть весь вечер.
— Это зависит от дальнейших событий, — загадочно произнёс Шалва. — Хорошо, слушай. Дело вот в чем: Ольга, с которой ты провёл сегодняшнюю ночь, — жена Ашокова… официальная жена. Они учились вместе, студентами и поженились. После консерватории Ольга уехала на два года в Вену на стажировку, Ашоков пошёл преподавать в музыкальную школу, — ничего лучшего ему не предложили; скрипач он средненький, ну ты знаешь. Начал крепко пить. Вернулась Ольга — теперь перед ней были открыты все дороги, у Ашокова же оставалась опостылевшая музыкальная школа. Не знаю, что произошло между ними, только через год такой жизни Ольга попала в психушку с сильнейшей депрессией после попытки самоубийства. Попытка была больше демонстрацией, как у всех баб. Поставили ей какой-то нехороший психический диагноз, долго лечили. Когда стало лучше, ей разрешили оставаться на несколько дней дома; через неделю выпишут окончательно, будут наблюдать в поликлинике при институте.
— Почему они не развелись? — быстро спросил я. — Времена нынче свободные.
— Не знаю, могу только сказать, что Ашоков уже года два не пьет ни капли и стал ревнивым, как Отелло. Кто-то из поваров видел, как вы с ней беседовали на скамейке, а потом вместе ушли; вот и донесли Ашокову. Скоро, — Шалва глянул на часы, — он будет здесь. Теперь ты всё знаешь. Давай пить вино.
— Вино потом. Вы не сказали о своём интересе. При чём тут вообще вы?
Шалва зажмурился будто ребенок, думающий, что опасность исчезнет, если закрыть глаза.
— Может быть…
— Нет, говорите. Вы видно забыли, сколько лет мы знаем друг друга и как начинали почти с нуля — вместе.
— Саша, — заметно пересиливая себя, проговорил он, — ты знаешь, у меня никого нет. Разве что ты, но с сегодняшнего дня и тебя не будет. Вся моя жизнь — в «Концертиуме», в музыке… да что притворяться, в её призраке, потому что жить музыкой может только музыкант, а не я, тоже призрак, старый и поглупевший. Я ничего не могу поделать с собой, я только дважды слышал дуэт Ольги и Ашокова и понял, что пойду на всё, чтобы они выступали у меня, чтобы звучали скрипка, гитара и голос Ольги. Ашоков в дуэте с Ольгой преображается, это уже не тот посредственный скрипач, которого ты знаешь, — это большой мастер, не знаю, почему так. Через неделю они смогут каждый день выступать у меня. «Концертиум» прославится на весь город, я организую клуб, доступом в который будут обладать только избранные, — серьёзные музыканты, певцы, продюсеры, просто богатые и известные люди. А вот тебе… тебе места не остаётся. Прости, — Шалва с отрешённостью приговорённого к казни посмотрел мне в глаза. — Вот это и есть мой интерес.
— Да…. — протянул я, — когда же вы скурвиться-то успели, Шалва Георгиевич? Но мне без разницы. Скажите лучше — Ольга согласна?
— Её никто не спрашивает: не хочет закончить дни в психушке, — согласится. Ашоков нашёл способ её туда запихнуть, найдёт и ещё раз. Тем более что она с очень большими странностями. У Ашокова есть серьёзные покровители, я не представляю, откуда они взялись.
В голосе Шалвы мне послышалась неприязнь и даже ненависть, — не ко мне, не к Ашокову, к себе. Но в чём я мог его убедить? Он всё решил. «Пойду, — сказал я. — Только заеду в ваш… клуб и заберу шмотки из гримерной… авось, пригодятся. Радостей вам клубных, Шалва Георгиевич, и исполнения желаний».
Я взял почти полную бутылку «Хванчкары», в минуту выхлебал её из горла; стало легче. Направился к выходу с твёрдым намерением напиться. Вдруг незапертая за мной входная дверь распахнулась и в прихожей возник Ашоков, крепко держащий за руку Ольгу. Он прошёл в комнату, почти таща за собой жену. Остановился у двери и молча уставился на Шалву. Тот, надо отдать ему должное, глаз не отвёл.
Я же, быстро оценив ситуацию и так же быстро потеряв к ней интерес, посмотрел на Ольгу. На этот раз она была одета без выкрутасов, в майку и джинсы, накрашена лишь слегка. И как только я увидел её, перед глазами проплыла, нет, пронеслась вся наша ночь. Не было в моей жизни таких ночей, когда плотские удовольствия микроскопически малы и прячутся где-то в глубине нежности, разноцветной и пастельной, которой я и не знал никогда. Ещё вспомнил, что никак не мог понять, кто из нас властвует кем… так изменчива она была: то дарила любовь крохами, как королева дарит милости, то умоляла о любви словами, движениями тела, умирала и возносилась на Олимп, снова становясь королевой, богиней.