А когда музыканты закончили играть этот бесконечный танец и одиноко взвизгнула припозднившаяся скрипка, Марго опять поймала взгляд черноусого старого пана. Задумчивый и восхищенный. «Прямо как матушка», — снова горячо ухнуло в ушах: «как матушка»… Она вздрогнула. От сквозняка, тронувшего разгоряченную кожу?
Марго вздрогнула. Холодные пальцы тронули ее плечо.
— Не плачь, девочка.
Старухин голос. Призрак? Каменная статуя, разомкнувшая белые негнущиеся губы?
Мраморное бедро под щекой Марго потеплело — и пошевелилось? А, какая разница. Марго так и не открыла глаз. Слезы обжигали ее лицо. Согревали холодную кожу каменной богини. Нарушали ее бесконечный мраморный покой.
— Не плачь, девочка.
— Я знала, — ответила ей Марго, дрожа — не от страха, от воспоминаний, — я знала, что будет уже тогда. Когда он сказал «как матушка»… Я знала. Поэтому я не могла уснуть. Понимаешь? Не из-за гостей, не из-за жары. И не из-за того, что волк позвал меня…
Она извертелась на горячих простынях. Закрывая глаза, вспоминала, как разъезжались гости. Улыбались, благодарили, устало позевывали. Обещали непременно быть на свадьбе через две недели. Марго счастливо улыбалась в ответ. Ее рука блаженствовала в теплой ладони Владислава. Теперь так будет всегда. Старый дом будет оживать от музыки и смеха, потом задремывать устало и довольно, проводив гостей; Марго и Владислав будут махать вслед отъезжающим и вот так — рука в руке — возвращаться в свой притихший дом…
Марго улыбалась в полудреме, вспоминая прикосновение губ Владислава к своей коже. Вздрагивала, открывала глаза. Владислава не было. Ах да, свадьба только через две недели. Как это глупо. Две недели.
Было невыносимо душно. Влажные простыни прилипали к коже. Марго выбралась из постели, настежь распахнула окно. Горячие густые сумерки хлынули в комнату. Марго едва не задохнулась. Низко клубящиеся тучи оскалились на секунду; луна мазнула Марго по щеке и опять провалилась в черноту. Воздух дрожал от напряжения — в такт дыханию Марго.
Некоторое время Марго стояла неподвижно и напряженно, вслушиваясь в молчаливую, набухающую ожиданием грозы ночь. А потом услышала зов волка. Тоскливый, отчаянный. Безнадежный. Гораздо раньше, чем услышала далекий волчий вой. Тоскливый, отчаянный. Безнадежный.
«Прости меня», — сказала Марго в темноту дрогнувшим от раскаяния голосом. Как она могла так поступить с существом, любящим ее? «Прости. Я должна хотя бы попрощаться с тобой. Я должна».
Она не раздумывала. Торопливо натянула платье, попавшее под руку — то самое, сегодняшнее, шелковое. Неважно. Здесь и сейчас, в сердцевине этой тревожной ночи, каждое движение было совершенно правильным. Единственно возможным. Волк позвал — и Марго ответила ему. По-другому быть не могло. Чувствуя в напрягшихся ногах пружинистую легкость волчьих лап, Марго выскользнула из комнаты. На старой лестнице, скрипевшей днем каждой дощечкой, сейчас не вздохнула ни одна ступенька. Марго, жадно вдыхавшей ярко засиявшие запахи — рассохшегося дерева, воска, чужих следов — захотелось рассмеяться. Она совсем забыла, как это восхитительно — бежать, как волк; дышать, как волк; видеть, как волк.
Ночь торопила, подталкивала, дышала над ухом в такт биению сердца. В двух, трех часах бега навстречу Марго скользил в тени черных еловых веток волк. Он сам был похож на черную тень, вылепленную ночью; его лапы касались земли так же мимолетно и бесшумно, как ступни Марго — дощатого пола. Они стремились навстречу друг другу как любовники, истосковавшиеся после долгой разлуки. С каждым шагом все нетерпеливее и быстрее.
Пятно света на земле заставило Марго приостановиться. Волк, споткнувшись на ровном месте, беззвучно оскалился в безобидную черноту, щурясь от света, в который вглядывалась Марго. Голоса. Знакомые и незнакомые одновременно. Марго вздрогнула, подавляя желание волка зарычать. Окно лязгнуло, открываясь прямо над головой Марго. Знакомый профиль мелькнул в пятне света на расстоянии вытянутой руки.
— Гроза будет. Ты злишься из-за духоты, папа.
Голос, любимый Марго и ненавидимый волком. Совсем близко.
Опомнившись, Марго прижалась к стене дома. Щеки вспыхнули. Как неловко. Как неловко, если Владислав сейчас заметит ее, согнувшуюся под окном. Подслушивающую его разговор с отцом? Надо было уйти, но Марго боялась пошевелиться. Владислав стоял возле самого окна, смотрел в сад. Если бы она протянула руку — могла бы дотронуться до его лица. Хоть бы порыв ветра или дождь что ли начался. Или хотя бы Владислав отвернулся. Марго, замерев, слышала его дыхание. Странно. Так странно. Ощущения волка перемешались с ее собственными — она чувствовала одновременно и нежность, и неприязнь. Желание зарычать. Оскалиться — на опасность, которую пока еще нельзя было разглядеть в темноте, но уже можно было почуять. Опасность, пахнущую знакомо и притягательно — одеколоном и кожей Владислава.