А потом каждый год в нашей квартире появлялся то один мужик, то другой, и всякий норовил воспитывать. А она только сюсюкала перед ними… Знаешь, почему ты мне понравилась? Ты же совсем другая. Не терпишь к себе плохого отношения. Знаешь себе цену, но при этом спокойная, покладистая, с большим чувством меры и отличным вкусом. Мы с тобой просто созданы друг для друга. До встречи с тобой я гудел, как неисправный котёл, готовый взорваться и разлететься на кусочки. Вокруг меня были одни тупые шлюхи, жалкие крысы. Обманывали, действовали на нервы! С большим трудом удалось купить квартиру. И затем встретил тебя. Ты меня уравновесила. Вот только туалетный столик. Он был ошибкой, признай это… Тогда не было бы бесячёй тётки... Ты всё испортила...
Маша слушала. Наверное, так же он подумал и о ней в день их знакомства. Шлюха. Глупая шлюха, которая впускает в своей дом незнакомцев и предлагает провести ночь вместе. Это пугало её до дрожи, и она, пытаясь на что-то переключиться, спросила:
— А зачем ты сделал это с туалетным столиком?...
— Сначала я принёс его сюда, но потом увидел кровь. Это меня разозлило. Я подумал, что нам это всё не нужно. Не, мне не нужно, а значит, и тебе не нужно. Это для всех этих идиотов, которые фантазируют о красивой жизни миллионеров...
Гога говорил, говорил, а Маша маленькими шажками всё пятилась и пятилась дальше к выходу. Страх, как громадный питон, рос в ней и расширялся, заполняя всё свободное пространство.
Гога разошелся и, гротескно дирижируя руками, смотрел уже не на неё, а куда-то вбок. Будто невзначай, по бытовому, по-хозяйски нажал клавишу на чайнике, собираясь глотнуть горяченького. И говорил, говорил...
Маша уже не прислушивалась, что. На фразе про фантазии в её голове будто что-то щёлкнуло, и сознание, наконец, обрело ясность. В какой-то момент она добралась до лестницы, ведущей наверх, и побежала. Игорь заметил.
Люк оказался заперт. В темноте лестничной пролёта Маша не могла нащупать замок, не понимала, как и на что он заперт. И терпение не выдержало. В панике она стала молотить по нему кулаками, дергать за ручки, трясти, а в какой-то момент из неё вырвался панический крик ужаса.
Там, на поверхности, она услышала шаги, голоса и ещё сильнее закричала.
— Что ты творишь? — проговорил маньяк холодным голосом и Маша осознала, что он здесь, совсем рядом. Оглянувшись, она увидела его у основания лестницы с чем-то блестящим в руке у правого бедра. Без боя он сдаваться не собирался.
— Мы же с тобой обручились. Ты что, уже передумала выходить за меня? — растягивая слова, говорил мужчина.
Маша и не собиралась ему отвечать. Колечко навсегда упокоилось в бархатном коробке ещё тогда, в день обручения. Она выше забралась по лестнице и, касаясь головой крышки, ещё сильнее стучала кулаками, задыхаясь в этом душном склепе, который через минуту может стать её последним пристанищем.
Убийца, не торопясь, уверенно, шаг за шагом поднимался по лестнице. Шум наверху его почти не тревожил. Только иногда какой-то спазм перекашивал его лицо, делая особенно отвратительным. Крик вырывался из её горла при каждом его шаге. Бесцветное лицо Мясоедова вдруг обрело особый уродский шарм, приобрело узнаваемость. Теперь каждый мог без труда сказать: он маньяк! Он убийца! Это он убил всех этих людей на Садовой и прилегающих к ней улицам.
Рука убийцы потянулась к ней, когда крышка люка внезапно отвалилась и чьи-то крепкие руки выхватили Машу из ямы, возвращая на свежий воздух. Она упала на холодный бетонный пол гаража и выхватила глазами из пространства тёмную фигуру в кепке. Она попятилась, как рак. Будто все её кошмары соединились в один длинный, не прекращающийся кошмар.
Мужчина в кепке, и ещё несколько человек быстро исчезли в глубине подвала, а спустя пятнадцать-двадцать минут вывели на свет Божий Игоря. Свет этот уже превратился в кровавые сумерки. Солнце садилось.