Главное — жива. Спасибо, Господи, что хоть от смерти уберёг!
Куда же её всё-таки посылали? Кажется, принести что-то, а она вот с пустыми руками возвращается, потому как даже вспомнить не может, чего от неё хотели. Запилит тётка-то, запилит, что без ничего пришла, а ещё больше влетит, ежели платье попорчено. Цело платье-то? Не порвано? Без пятен? А то выставит сейчас напоказ весь свой грех невольный, и тогда уже ни дядька, ни пастор не помогут, никто не посватается. А не прикроешь позор замужеством — пойдёшь по рукам. Значит, нельзя, чтобы люди хоть что-то заподозрили.
Марта в очередной раз попыталась приподняться — и вдруг удивилась. Девушки говорили, что после близости, особенно в первый раз и не по согласию, здорово всё болит — и переднее место, и заднее порой, поэтому она уже приготовилась к неприятным ощущениям, но, оказывается, зря. Ныла разве что разбитая голова, но с этим девушка свыклась, да почему-то свербела и щипала кое-где спина. И дышать было… тяжело как-то, одежда непривычно туго сжимала бока. А женское место — нет, не болело ни капельки. И… сухое, ей-богу, сухое… Марта, хоть и в девушках ходила, но наслушалась про эти дела от подружек, да и трудно в деревне жить — и не знать, как э т о происходит… Неужто её не тронули? Тогда для чего прибили так сильно? Она не богачка, чтобы выкуп за неё требовать; лицом, может, и сошла бы за знатную, а всем остальным-то… Уж года два, с той поры, как начала расти грудь, Марта старалась напяливать на себя не те нарядные тряпки, что подсовывала тётка, а что-нибудь постарее да поплоше, а когда ругали — прикидывалась дурочкой. Только, кажется, это не всегда помогало.
В затылке снова застучало. У Марты было странное состояние — она и понимала всё, и словно её уносило временами куда-то. И тошнило сильно. Попить бы…
И всё же — тронули её или нет? Убедиться, что и впрямь она осталась невинна, можно было лишь одним способом — проверить, нет ли крови? Марта собиралась приподнять подол — но ахнула, только сейчас разглядев, во что одета. Вместо привычной грубой холстины замызганного повседневного балахона на ней было нечто гладкое, белое, приятное на вид и на ощупь, точь в точь господское платье, в каком, дай бог памяти, щеголяла баронская племянница. Однажды Марте случилось встретиться с наследницей, когда обе ещё соплячками были, то-то нагляделась… Впрочем, маленькую баронессу никто не посмел бы назвать соплячкой, даже собственный злющий дядя, чтоб ему… Со страшным бароном было связано что-то нехорошее, но память Марты снова напрочь перемкнуло. Да и не до того ей стало. Разволновавшись, она кое-как поднялась на колени, опираясь кулаками об пол, затем умудрилась встать, хоть её и шатало во все стороны, и наконец, оглядела себя, как смогла. От увиденного стало совсем нехорошо.
Платье на ней и впрямь было господское: из самого что ни на есть атласа, с верхом, затканным белыми розами, и такими же по подолу. Края коротких, чуть ниже локтя рукавчиков, пенились кружевами, а на широченные юбки пошло в своё время столько материи, что можно было бы, пожалуй, обшить всех многочисленных Мартиных племянниц. Все белые, юбки-то, правда, по низу грязью уляпаны, жалость-то какая… Дура, себя пожалей, в сердцах одёрнула Марта и взялась было за юбку, приподнять, как вдруг на левой руке ослепительно вспыхнула… звезда. Нервы, и без того натянутые, не выдержали, и Марта взвизгнула и затрясла кистью, словно на пальце у неё сидел тарантул. Прозрачные, как вода, грани звезды переливались всеми цветами радуги, камень явно был дорогой, в золотой оправе, и Марта, не в силах отвести от него взгляд, тихонько заскулила. Она-то, простота, боялась, что её изнасиловали, а всё гораздо хуже! Так плохо, что дальше некуда!
Девушка яростно пыталась стащить кольцо, но оно не поддавалось, будто кто заколдовал, лишь обдирало кожу да больно кололось оправой. С потерянным девичеством ещё можно было бы жить, но ведь теперь получается, что она — воровка! Её найдут, арестуют, отведут в тюрьму, а завтра на рыночной площади отрубят руку и заклеймят. Жизнь кончена… Кто ей поверит? Заикнёшься, будто сама не знаешь, что да как — поднимут на смех, скажут: вот дура деревенская, сама глупая — и нас за недоумков держит.
Бежать. Домой. Найти кусок сала или жира — и уж тогда кольцо снимется, непременно! Палец льдом из погреба обложить, чтобы сошёл отёк, намазать жиром и… Марта метнулась к низкой двери и вдруг споткнулась, обо что-то запнувшись. С ноги слетела туфелька, тоже явно господская, беленькая, с бантами, на высоком вычурном каблучке, к которому селянки непривычны. Мало того, что кто-то её обул, — подобрав юбки, Марта увидела на ногах белые тончайшие чулочки, прихваченные ниже колен подвязками.