Что делать? Через справочную узнаю телефон дежурного по Комитету госбезопасности. "Слушаю, Красильников". Объясняю ситуацию, прошу совета. Красильников: "Конечно, идите на встречу. И вы, как специалист, лучше меня знаете, что можно говорить, а что нет. И не бойтесь таких встреч. Не хватало еще, чтобы мы у себя дома прятались от иностранцев".
Грису я был нужен, как возможный носитель сенсаций, меня в нем - о, святая простота!- интересовала возможность дать объективное интервью об уфологической ситуации, позаимствовать литературу. Через полгода я прочитал сочиненное Грисом и сначала ничего не понял. Там я фигурировал как секретный физик из Академии наук, доверительно сообщивший ему о том, что в якутском городе Жиганске в тайной лаборатории хранятся замороженные трупы инопланетян с разбившейся "тарелки". Первым делом я взял географический атлас и разыскал Жиганск, о котором до этого не слышал. Представляется, что только это и соответствовало действительности в объемной публикации американской акулы пера.
Шингарев затребовал очередную объяснительную бумагу и наложил вето на мою служебную командировку на флотилию атомных подводных лодок Северного флота. Арбитром выступил приехавший с Лубянки парень с хорошей инженерной эрудицией. Я поехал на Север. Победила производственная необходимость.
Несмотря на то, что генеральный директор, главный инженер, начальник отделения мне симпатизировали, Захаров и Шингарев продолжали чинить козни. То я оказывался вычеркнутым из списка на премию, то кто-то задерживал для печати рукопись моего научного отчета.
К этому времени я решил активизировать защиту докторской диссертации. В ней обосновывались принципы использования исследовательских судов нового класса - подводных. Теория подкреплялась практикой экспедиционных работ, выполненных на "Северянке". Было несколько предзащит в Государственном океанографическом институте, на географическом факультете МГУ, в Институте техникоэкономических исследований рыбного хозяйства, в Ленинградском гидрометеорологическом институте и, наконец, в ЦНИИ "Агат". Были письменные отзывы от организаций и неофициальные договоренности с возможными официальными оппонентами. Не было главного - ученого совета, который юридически был бы правомочен принять к защите комплексную работу, какой была диссертация. В ней переплелись техника и методы ее использования, биология и физика моря, промышленное рыболовство, навигация и маневрирование, теория вероятностей и стохастических процессов. Ни один институт не брал на себя ответственность разобраться в этом винегрете, выделяя для себя только долю своей специализации. И вдруг я получаю содействие заместителя директора Института истории естествознания и техники АН СССР А.С.Федорова и его рекомендацию: получить у Высшей аттестационной комиссии разрешение единовременно кооптировать в их ученый совет на мою защиту с правом решающего голоса докторов наук, способных оценить диссертацию. Оценив состав возможных специалистов, мы пришли к решению, что защищаться возможно только на соискание степени доктора географических наук. Свой запрос я собственноручно передал в ВАК вместе с ходатайством от ЦНИИ "Агат", собственноручно же, сговорившись по телефону, через три месяца получил и письменный отказ.
"ВАК не сочла возможным дать направление в Институт истории естествознания и техники АН СССР для организации защиты Вашей докторской диссертации, так как экспертная комиссия по географическим наукам отнеслась к этому отрицательно.
Заместитель ученого секретаря ВАК П.С.Костычев".
Добрые люди из "Агата" сообщили мне, что перед этим в ВАК заезжали Захаров и Шингарев.
Осенью 1979 года я принял предложение руководства вновь созданного ЦНИИ "Курс" и перешел туда из "Агата" на должность руководителя научного подразделения. Заместитель генерального по режиму А.И.Плеханов был антиподом Шингарева. Смотрел открыто, улыбался, похлопывал по плечу: "А как по-другому с человеком, благодаря которому я во Франции побывал".
Всплыла одна загадочная история. В 1971 году по приглашению известного океанографа Жака Ива Кусто я оформился в поездку в Бордо на Океанографический конгресс по развитию подводной исследовательской техники. Предварительно выслал доклад. За неделю до отъезда численность советской делегации сократили на две единицы. Я оказался одной из них. Плеханов рассказал, в чем дело. Эти две единицы были замещены представителями КГБ, которые съездили во Францию под видом инженеров-судостроителей. Одним из них и был Плеханов, запомнивший, как Жак Ив Кусто, заглядывая в программу, выкликал меня из зала, приглашая на трибуну:
"Месье Айяйяй! Месье Айяйяй!" Все тайное становится явным. О взаимных обидах здесь не могло быть и речи: на этот раз фортуна повернулась лицом к чекисту.
За Плехановым я был как за каменной стеной. Я не раз удивлялся, как таких доброжелательных людей, как Назаров, Плеханов и им подобные, могли назначать на "собачьи" должности блюстителей режима. Со времен военной службы я встречал стольких монстров, вершащих секретные дела, что и не перечесть, а вот с интеллигентной среди них публикой довелось сотрудничать лишь теперь.
К этому времени я уже трижды выезжал на места предполагаемой посадки НЛО, часто получая служебный транспорт и необходимые бумаги от службы режима.
Первая поездка - в Солнечногорский район к художнику Анатолию Малышеву, которого на "летающей тарелке" прокатили "на тот свет" и обратно. Малышев три года носил в себе эту информацию, но потом решился открыться приятелю Юрию Титову. А тот, не выдержав и трех дней, ночью разыскал меня по телефону. Зная по опыту, что ночной звонок обычно касается срочного вмешательства или контакта, я сразу же спросил: "Контакт?" - "Да".- "Когда можете приехать?" - "Да хоть сейчас". Благо, что в это время все мои домочадцы были в отъезде. В принципе они все меня понимали и поддерживали. Сын и дочь безусловно, всегда и с гордостью, теща молчаливым согласием в рамках дипломатического протокола, Алла по настроению, то сочувствуя, то раздражаясь, особенно когда нарушались семейные планы. Беспокоить их ночью мне бы не хотелось.