— Нет, я просто присяду.
— Возможно, тебе стоит поесть, — с надеждой предложил Квери. — Ты ведь весь день не ел? Стоит ли удивляться, что ты чувствуешь себя паршиво. — Он взял партнера под руку и повел к столу. — Сядь напротив меня, чтобы я мог за тобой приглядывать, а позднее мы сможем поменяться местами. Кстати, хорошие новости с Уолл-стрит, — добавил он вполголоса. — Похоже, Доу должен упасть при открытии торгов.
Официант усадил Хоффмана между парижским адвокатом Франсуа де Гомбар-Тоннелем и Этьеном Мюсаром. Рядом с Квери сидели другие клиенты — Эльмира Гюльжан и Кларисса Мюсар. Китайцы устроились на другом конце стола; американские банкиры Клейн и Эстербрук — на противоположной стороне. Между ними оказались Херсхаймер, Моулд, Лукашински, адвокаты и советники. Последние находились в отличном настроении — все они получали высокую почасовую оплату, а сейчас еще и наслаждались превосходной бесплатной трапезой. Тяжелые льняные салфетки расправили и разложили на коленях Хоффмана. Сомелье предложил ему белое и красное вино на выбор — «Луи Жадо Монтраше Гран Крю» 2006 года или «Латур» 1995 года. Он отказался и выбрал воду.
— Мы только что обсуждали ставки налогов, Алекс, — сказал де Гомбар-Тоннель, длинными пальцами отломил крошечный кусочек хлеба и отправил его в рот. — Мы говорили о том, что Европа, как нам кажется, движется в том направлении, которое выбрал прежний Советский Союз. Во Франции сорок процентов, в Германии — сорок пять, в Испании — сорок семь, в Великобритании — пятьдесят…
— Пятьдесят процентов, — вмешался Квери. — Поймите меня правильно, я такой же патриот, как любой из вас, но хочу ли я становиться равноправным партнером с правительством Ее Величества? Думаю, нет.
— Демократии больше нет, — сказала Эльмира Гюльжан. — Государство, как никогда прежде, все контролирует. Наши свободы исчезают, и никому нет до этого дела. Вот что меня так огорчает в нашем столетии.
— …даже в Женеве налоги составляют сорок четыре процента, — продолжал гнуть свою линию де Гомбар-Тоннель.
— Только не говорите, что ваши парни платят сорок четыре процента, — сказал Иен Моулд.
Квери улыбнулся, словно вопрос задал ребенок.
— Теоретически мы должны платить сорок четыре процента. Но если ваш доход состоит из дивидендов, а бизнес зарегистрирован за границей, то четыре пятых ваших денег освобождаются от налогов. Таким образом, вы платите сорок четыре процента от одной пятой. Отсюда смехотворные налоги в восемь и восемь десятых процента. Не так ли, Амшель?
Херсхаймер, который официально жил в Церматте, но благодаря чудесам телепортации постоянно находился в Гернси, [43]согласился с ним.
— Восемь и восемь десятых, — с несчастным видом повторил Моулд. — Хорошо для вас.
— Я хочу жить в Женеве, — заявил Эстербрук.
— Да, но попытайтесь объяснить это дяде Сэму, — мрачно заметил Клейн. — Налоговое управление США найдет вас на краю земли, если у вас американский паспорт. А вы когда-нибудь пытались избавиться от американского гражданства? Это невозможно. С тем же успехом можно быть советским евреем, который пытался уехать в Израиль в семидесятые годы.
— Нет свободы, — повторила Эльмира Гюльжан, — как я уже говорила. Государство заберет у нас все, а если мы осмелимся протестовать, нас арестуют за то, что мы ведем себя недостаточно политкорректно.
Хоффман смотрел на скатерть, позволяя дискуссии проходить без его участия. Теперь он вспомнил, почему не любил богатых: они склонны себя жалеть. Постоянно говорить о гонениях, когда другие беседуют о спорте и погоде. Он их презирал.
— Я вас презираю, — сказал он, но никто не обратил на его слова внимания, настолько все были погружены в обсуждение неправомерности высоких налогов и свойственной всем наемным работникам склонности к преступности.
«Быть может, я стал одним из них, — подумал Александр. — Вот почему у меня появилась паранойя?»
Он посмотрел на свои лежащие на столе ладони, потом на их тыльные стороны, словно рассчитывал увидеть выросший мех.
В этот момент распахнулись двери, и вошли восемь официантов во фраках, с тарелками, накрытыми серебряными куполообразными крышками. Каждый остановился у соответствующей пары гостей, поставил тарелки перед ними, затем все положили руки, затянутые в белые перчатки на крышки, и по сигналу метрдотеля одновременно их подняли. Главным блюдом была телятина со сморчками и аспарагусом — для всех, кроме Эльмиры Гюльжан, выбравшей жаренную на рашпере рыбу, и Этьена Мюсара, который предпочел гамбургер и чипсы.