В отделе кадров Варька прижилась и уже начинала прибирать к рукам его женский коллектив, но каждый рабочий день около четырех часов приходила к своей подруге на чашечку чая.
Черного, с половинкой ложечки сахара. С блюдцем сплетен.
Варька была жуткой сплетницей. Но – бывает и такое – безобидной, потому что носила на шпорах своих генеральских сапог только беззлобные пересказы.
Инна пила чай, смотрела на ставшее почти родным лицо подруги и вспоминала вечера во дворе на лавочках в зарослях сирени, когда разговоры о первых поцелуях и парнях велись под звуки музыки, льющейся из окон студенческого общежития, что располагалось недалеко от дома.
Вспоминала летние дни на берегу речки или на даче родителей Вадика. Уютные посиделки под шепот костра, рядом с палатками. Запах шашлыков и печеной картошки.
(Варька тоже любила лето. Но уже много лет звала подругу Иней. Это прозвище подхватили от нее общие знакомые. Инна привыкла, хотя поначалу слово холодило ей душу, даже под жарким полуденным солнцем навевая зимнюю грусть).
В памяти оживали дни рождения детей, их первый класс и выпускные.
Так много пройдено вместе или рядом! Варя знала об Инне все-все-все… Кроме ее тайны.
Мало того, что поделиться подобным во все времена дружбы казалось невозможным, Генеральша жила когда-то вместе с Гришкой на одной лестничной площадке и уже тогда определила его в женихи Инне.
И была без ума от Вадима после того, как он, по словам Варьки, виртуозно лишил ее аппендикса.
Мысли о странном мире, в котором существовал Дерик, вернулись, когда дети пошли в детский сад и в школу, а в повседневности появилось время для себя. Пусть его было немного, потому что молодая мама разрывалась между работой, садиком, школой, домом, но оно появилось.
Например, иногда вечерами Инна сидела на кухне и, как в старших классах, смотрела в темное окно, выходившее на городской парк…
В свете фонарей кружились снежинки, и мороз рисовал на стеклах, а Инне вдруг вспомнился зеленый луг, темноволосый парень, который жонглировал ножами и яркими, похожими на мандарины, шарами. Он лежал на спине, раскинув в стороны руки, и улыбался, закрыв глаза. Над ним кружили и сверкали в лучах солнца острые лезвия и мягкие шары.
Кружили, кружили, завораживая металлическим блеском и оранжевым теплом. Словно маленькие солнца танцевали острыми жаркими лучами.
Застыли.
От неожиданности застыла и невидимая зрительница. Хлопнула глазами, когда ножи и шары дрогнули. Вскочила на ноги и громко закричала, когда они стремительно полетели вниз.
А потом увидела, что, пока маленькие солнца скатываются с широкой груди, острые лучи замерли в каком-то сантиметре от одежды Дерика.
Инна затопала ногами и еще раз закричала, выпуская напряжение от внезапного приступа страха. Парень позволил ножам свалиться рядом с ним в траву и громко захохотал. Счастливым смехом.
Так стали возвращаться отрывки из давно закончившегося фильма. Отдельными сценами. Вплоть до той самой, после которой их не стало. Когда Инна закрыла им путь. Согласилась на предложение Вадима. Вышла замуж. У нее росли двое замечательных детей.
Воспоминания не только возвращались, они разбавлялись непонятной тоской, дополнялись вопросами, превращались в спрятанные под маской любопытства желания. Пока однажды в переполненном автобусе, по дороге из садика на работу, сжатая со всех сторон людьми в демисезонных пальто (в город робко начинала заглядывать весна), Инна снова не отправилась в «путешествие».
Ей потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, что темнота плохо освещенного автобуса превратилась в полумрак огромного собора (сразу стало ясно, что это не простой собор, а очень и очень важный, как, например, недавно восстановленный в Москве), и что окружавшие ее люди одеты не в теплые и бесформенные одежды, а в строгие костюмы и изысканные платья.
Инна оказалась в первом ряду среди гостей какого-то торжественного события. Как и прежде, ее не замечали. Как и прежде, она ничего не слышала. Ей пришлось зажмуриться от неожиданности, а потом, открыв глаза, Инна догадалась, что попала на свадебную церемонию.
Незнакомой хорошенькой девушки и Дерика О’Брайена.