У нее получилось быстро вернуться обратно – в большую комнату финансового отдела – за стол напротив Влады Михайловны, под ее пристальный взгляд. Инна поднялась со стула и, пробормотав что-то невнятное, выскочила в коридор. Почти бегом добралась до туалета и долго, долго умывала лицо, возвращая ему нормальный цвет.
Еще никогда в жизни Инне не было так стыдно. За то, что «подсматривала» за неодетым мужчиной. За то, что глядя на него, испытала такие же чувства, как в тот единственный раз во время поцелуя с Виктором в подъезде родительского дома. За то, что ей нравился существующий только в ее воображении мужчина. Нравился он. А не собственный муж.
Инна начала искать способ освободиться от наваждения, которое, похоже, сводило ее с ума и разрушало привычную жизнь.
Она копалась в воспоминаниях, словно в них было скрыто объяснение, откуда взялись «путешествия» и почему они привязали ее к одному человеку. Читая книги по психологии, она изучала описания различных синдромов, но не нашла ни одного, подходившего к тому, что с ней происходило.
Она сходила к психологу, которого посоветовала Влада Михайловна (по ее словам – лучшему в городе). Но, признавшись в видениях, Инна не рассказывала, насколько долго они присутствуют в ее жизни, испугавшись, что психолог сочтет ее не просто душевнобольной, а потенциально опасной для окружающих. Что, если она окажется в психиатрической клинике, а ее дети останутся без матери? Вернее, с матерью-тенью, упрятанной за решетку?
Конечно, это было преувеличением, но рисковать не хотелось.
А еще не хотелось делиться подробностями видений, слишком личными они казались.
Психолог определил у пациентки профессиональное выгорание и лечил от него.
Инна сходила к двум бабкам (тоже по совету Влады Михайловны) и к одному черному колдуну, которого нашла сама по объявлению в газете.
Бабки высмотрели на ней следы приворота. Инна прилежно следовала предписаниям и пила странные настойки, заработав расстройство кишечника в одном случае и непонятную аллергию на локтях во втором. От аллергии она так больше и не отделалась. Настойчивая сухость и жжение появлялись на руках, стоило только понервничать.
Колдун оказался порядочным. Он не стал просить денег за помощь от несуществующего недуга, сказав, что не видит в ауре посетительницы присутствия чужой воли.
Батюшка в церкви назвал Инну грешницей.
Она согласилась с ним.
Она считала себя грешницей.
Не согрешив ни разу даже в собственных видениях и мечтах.
Это были годы бесплодной борьбы.
И чем больше Инна старалась освободиться от «путешествий», тем чаще они случались, хоть и стали совсем короткими. Настолько, что женщина не всегда успевала даже оглядеться вокруг, как уже возвращалась обратно.
Азбукой морзе неизвестного языка были эти видения, но как ни странно, из них складывались фразы.
Дерек не полюбил свою жену. Но старался быть хорошим мужем.
Его сердце принадлежало сыну – забавному мальчишке с такими же серо-голубыми глазами и темными кудрями, как у отца. Но оттенок кожи детского лица был светлее, а черты – тоньше. Дерик приводил сына на зеленый луг и показывал ему трюки с жонглированием мячей. Мальчишка смеялся, зажимая руками рот, как когда-то маленькая Инна.
Она улыбалась, наблюдая за ними (только на лугу получалось задержаться чуть дольше). Улыбалась, и, хоть это была счастливая улыбка, в нее всегда подмешивалось много грусти.
Дети Инны, старше черноволосого мальчишки Дерика, поспешно росли, обзаводились друзьями, мечтами, историями. И пусть мама оставалась важной частью их жизни, с каждым годом эта часть становилась меньше.
Освобождавшееся от забот время Инна занимала работой, вместе с Владой Михайловной шагая по карьерной лестнице. Она пыталась найти себе разные хобби, но они получались короткоживущими. Наибольшее удовольствие приносили встречи с друзьями и ежегодная поездка семьей на юг.
Потом наступил год испытаний, когда в мир Инны ворвалась беда. Машина друзей, в которой находился Димка, попала в аварию. Все пассажиры получили увечья разной степени тяжести, у сына был серьезный перелом ноги и черепно-мозговая травма. Спасая от боли, врачи ввели его в медикаментозную кому, но парень не выходил из нее.
Бесконечных два месяца.
То страшное время запомнилось Инне как одна белая – не черная, а именно белая – полоса. Слепившая белизной больничных простыней и светом ночных ламп в коридоре больницы, удушающая запахом лекарств и слезами, которые не лились из глаз, но затопили душу.
Инне казалось, что она превратилась в тяжелую металлическую ось, и, чтобы колесо продолжало крутиться, она должна оставаться целой. Поэтому она работала, занималась дочерью, которой, как никогда, требовалась ее помощь и забота, проводила много времени в больнице. Поддерживала Вадима. Профессиональный хирург, он не мог смотреть на собственного сына, неподвижно лежащего в кровати, сливавшегося цветом лица с постелью.