Гомер замолчал.
И посмотрел на Папу.
Мы тоже уставились на Папу.
Папа хрипел животом, извивался и пульсировал, лапа крючилась, бешено скребя по полу клетки, глаза вылезли и, казалось, выставились на коротеньких палочках, шерсть поднялась дыбом и Папа стал совсем как недавний еж.
– Жнец, – определил Гомер. – Две минуты. Отсчет.
Дальше я действовал по правилам, быстро и аккуратно. Снял с пояса кружку-термос, литр теплой воды с марганцовкой. Два широких глотка, два поворота влево, два вправо, три прискока, пальцы в глотку.
Жареный еж неопрятной дымящейся жижей вывалился на землю. Еще два глотка и повторение процедуры. Все. Чист.
Ввернулся в рюкзак, приладил ремни. Карабин. Попрыгал, не звенит.
– Минута, – сказал Гомер.
Он поднял клетку с Папой и приладил ее поверх моего рюкзака, притянул веревками крест-накрест. Я попрыгал. Тихо.
– Сорок секунд.
Я застегивал последние пряжки комбинезона, а Гомер уже стоял передо мной, готовый и бодрый.
Мы бы успели. Если бы не Ной.
Ной, опустившись на четвереньки, пытался вывернуть желудок. Засунул себе в глотку почти руку, но ничего не получалось, его, Ноя, натура была слишком жадна и себялюбива, она не желала выпускать наружу уже захваченное мясо.
Я подскочил к Ною, схватил его поперек туловища и попытался надавить на живот, ничего не получилось, Ной крякнул и обеда не выпустил.
– Двадцать секунд, – Гомер уже подпрыгивал, подгоняя детали.
– Не могу… – простонал Ной. – Не лезет…
– Так побежишь, – сказал я. – Растрясешься, сблеванешь через километр. Собирайся!
Я схватил рюкзак, надел на Ноя, затянул все ремни. Подсунул под них карабин, плотно, до приклада. Перехватил веревкой.
– Все, – сказал Гомер.
Мы должны были бежать. Есть твердое правило. Кто не успел – тот опоздал, опоздавших не ждут. Обычно опоздавшие погибают, но случается и по-другому. Смотря у кого какая воля к жизни. Я опаздывал два раза и пока себе вполне жив.
Гомер должен бежать первым. Но Гомер не побежал. Может, потому, что нас осталось всего лишь двое. Молодых. Он стал помогать мне собирать Ноя и потратили на это еще почти тридцать секунд.
Когда мы двинулись, я уже слышал. Похрустывание, посвистывание, перекатывание гаек и тоненький, почти крысиный писк, все то, что сообщает о приближении жнеца.
Мы побежали. Сначала не быстро, разогревая связки, чтобы выйти на рабочий ритм где-то минут через пять. Шансы оставались, причем немалые.
Во-первых, нас трое. В одиночку очень сложно убежать от жнеца. Страшно, а страх отбирает силы. И думать начинаешь, а тут думать совсем не надо, бежать и бежать.
Во-вторых, местность. Руины. Проросшие кустарником и кое-где деревьями. Жнецы не очень любят такое.
Я начал считать.
Вообще к нам жнецы редко заглядывают, может, раз в месяц. И мы уже знаем, как от них избавляться. Надо сразу в лабиринт, жнец там быстро путается, он по прямым любит, иногда наискосок А тут, пока шли, уже четвертого встретили. От первого оторвались, от второго нет уже, Алекса догнал. И снова вот.
Жнец преследует ровно пятьдесят шесть минут, это давно замечено. Если цель переходит барьер в пятьдесят шесть минут, он отстает. Рассказывают поразительные вещи. Как жнец уже почти догонял человека, какие-то метры оставались, но тут наступала пятьдесят седьмая – и он сворачивал в сторону. Отставал. Причем навсегда. Запоминает, что это не цель и если потом спасшегося встретит, то уже не нападает на него. Некоторые даже краску с собой носят – метить жнецов. Чтобы потом от знакомых уже не шарахаться.
Уходили. Ной первым, я за ним, Гомер последний, как полагается учителю. Старались выбирать места повлажнее, жнецы влагу не уважают. Не очень спешили, силы надо было рассчитывать на непредвиденные обстоятельства – вдруг еще какой поганец выскочит?
Жнец, само собой, не отставал и даже, напротив, приближался – я слышал его все отчетливей, стрекотанье это, пощелкивание железное. Но в этом ничего страшного, жнеца можно подпустить поближе, у него скорость всегда одинаковая, он в рывки не уходит, организация не такая.
Даже на видимость подпустили – я оглядывался и иногда замечал его среди деревьев, видел, как сверкала в дикой пляске черная смертельная сталь, противостоять которой не может ничто.