Что происходило, мужики помнили слабо. Только Григорий – его одного уважительно звали по имени, а не по кликухе – помнил, как Гнюс начал разводить коньяк томатной пастой и заявлял, что это коктейль «К-крввававая Мэээри»... Потом баню стали топить. И вроде бы протопили, с помощью соседа, который там и заснул. Больше соседа никто не видел.
Но наступил день, точнее, утро, когда, почитай, за сотню пустых бутылок местная самогонщица Галя «от сердца оторвала» две – правда, полных. Литр бормотухи на четырех мужиков, конечно, показался издевательством, но, с другой стороны, где в пять, утра сдать тару?
К девяти в гости пришел Матерный Туз. Так прозвали Вовку Гашкина за то, что во время карточных побоищ он всегда орал «Валет, мать-мать-мать! Туз, мать-мать-мать!» и т.д. Вовка тоже работал на станции в должности «подай-принеси» и однажды навел компанию на очень выгодное дело.
Два десятка украденных шубок пропивали тогда больше месяца, причем цыган расплатился за все сразу Это потом знающий барыга, посмотрев образец товара, который Гриша припрятал на черный день, и узнав, сколько за него выручили, произнес: «Лохи, вам бы этого хватило полжизни коньяк пить!» И то шмон по городу шел такой, что по всем блат-хатам пух и перья летали. Почему братва не прокололась – один генеральный прокурор знает... Как и то, с чего бы это экспортный морфлотовский контейнер с драгоценными шубами, предназначенными для продажи «проклятым буржуям», оказался в тупике захолустной товарной станции города, который стоял очень далеко от моря...
Вскоре Гриша повел свою помятую команду в сторону мэрии, оставил братву во дворе и вошел в вестибюль. Подождав минут пять, он увидел спускавшегося по лестнице Кравченко.
– Здоров, Павел, – приветствовал он начальника охраны станции, который на ночь практически оставался ее хозяином. – Делишки-то как?
– Каком кверху, – нелюбезно ответил Кравченко. – Черт бы их подрал с этим вагоном. Типа это мне надо... Ладно, вот тебе бабло, – он протянул Грише несколько купюр, – но предупреждаю: если к ночи будешь не проспавшийся – под тепловоз засуну. И своих говноедов придержи. Понял?
– Понял. Но что там от них понадобится?
– Я скажу, где вагон, пусть они через дырку – ты знаешь где – пролезут на станцию, спрячутся неподалеку и смотрят в оба. В случае чего пусть свистят. В принципе, ничего произойти не должно, но подстраховаться не мешает. Не все у меня пацаны проверены. А когда ты подцепишь вагон и подвезешь к воротам, они свободны. Понял? Иди опохмеляй корешей!
Гриша мелкими шажками отступил по коридору к полированной двери с надписью «УФСБ по Ежовскому району». Оглянулся и гораздо быстрее, чем позволяли себе посетители мэрии, помчался по лестнице, чуть не сбив при этом какую-то бабку-просительницу.
В полуподвале левого крыла мэрии, где в года минувшие вели свои дела чекисты, ныне процветал уютный буфетик. Начальство в него заглядывало нечасто. С утра он всецело принадлежал страждущим опохмелиться, точнее, самым тихим из них, ибо тем, которые «погромче», буфетчица Ира без лишних слов указывала на дверь. Зато если человек с уважением, то и в долг могла обслужить. В обед буфет оккупировала толпа девчонок из педколледжа, которых, несмотря на жалобы голодных чиновников, отвадить от буфета никому не удавалось. А вечером за закрытыми дверями гуляли крутые ребята. Гришина компания, как мы уже знаем, к означенному кругу людей не принадлежала.
Из окон небольшого здания во дворе мэрии, где в войну размещалось гестапо, а теперь была музыкальная школа, доносились звуки. С их помощью можно было заставить любого обладающего маломальским музыкальным слухом человека рассказать все, что было и чего не было, даже без помощи гестаповских методов воздействия. Будущие Рихтеры и Ростроповичи, папы которых платили за них круглые суммы, а мамы заставляли показывать свое «мастерство» перед гостями, мучили инструменты. Впрочем, на мужиков, занявших столик у полностью погруженного под землю раскрытого окошка, музыка не оказывала никакого воздействия...