Иным образом обстоит дело, когда дрова сухие. Пламенем они занимаются быстрее, а дыма рождают меньше. Пламя в этом случае более хищное, оно мгновенно перекидывается на одежду жертвы и начинает жечь тело, позволяя еретику в полной мере ощутить всю боль от ожогов и заставляя его корчиться от боли.
Момент, когда еретик начинал кричать и извиваться на костре, когда он превращался в живой — пока еще живой — факел, вызывал у средневековой толпы особый восторг. Некоторые, впрочем, умирали молча и стонали уже только тогда, когда переставали контролировать себя, в предсмертной агонии…
Костер горел еще долго после того, как еретик испускал последний вздох, и ветер разносил по городу запах сгоревшей плоти. Тело, как правило, не сгорало полностью, и толпа не расходилась, дожидаясь, когда палачи станут дробить обугленные кости и сжигать их по второму кругу.
Инквизиция твердо наказывала тщательно следить, чтобы от еретика не осталось ничего. Даже пепел собирали, чтобы потом развеять его где-нибудь над рекой или в поле. Это делалось из опасения, что последователи сожженного еретика подберут хоть какие-то его останки и будут поклоняться им, как поклоняются правоверные католики мощам святых.
Инквизиция и инквизиторы во Франции
Большинство историков, пишущих об инквизиции — в том числе французских, — рано или поздно, начав описывать причины возникновения инквизиции и начало ее деятельности во Франции, плавно переходят к тому, как обстояли дела по другую сторону Пиренеев, в Испании. Возможно, потому что кажется странным писать об инквизиции и не упомянуть Томаса де Торквемаду. Без его имени книга об инквизиции кажется неполной.
Однако здесь мы позволим себе обойти стороной деятельность испанской Супремы. Подробности ее работы можно найти в описаниях И. Р. Григулевича, С. Г. Лозинского, А. Арну, Т. Грина, А. Мейкока… — этот список можно продолжать и продолжать. О деятельности инквизиции в Испании сказано немало, тогда как инквизицию во Франции, где с Альбигойских войн все, собственно, и началось, историки (наши и зарубежные) вниманием не жалуют.
И это несмотря на то, что во Франции едва ли не каждый век ознаменовывался громкими делами, в которых инквизиция принимала активное участие.
В этой части книги мы попробуем хотя бы частично восполнить этот пробел и рассказать — разумеется, не претендуя на всестороннее исследование, — о деятельности французской инквизиции.
XIII век. Сто лет становления
Наша служба и опасна, и трудна
Тулузские и парижские отделения инквизиции быстро стали передовыми центрами борьбы с ересями. Задача их отчасти облегчалась тем, что еретики еще не успели понять, сколь страшную машину создал папский престол, поначалу весьма неохотно уходили в подполье и даже пытались оказывать инквизиторам вооруженное сопротивление. Вальденсы и катары, уже познавшие на себе гнев крестоносцев в период Альбигойских войн, но еще до конца не сломленные, готовы были, если придется, отстаивать свою веру самыми решительными мерами.
В 1233 году вышли две папские буллы, которые предписывали епископам оказывать инквизиторам всяческое содействие, а самих инквизиторов — наделяли почти непререкаемой властью. Это несколько улучшило условия их деятельности, но не сделало ее безопасной. В Лангедоке еретиков было невероятно много, поэтому инквизиторы Гийом Арно и Петер Селла, открывшие в 1233 году отделение в Тулузе, предпочитали бороться за веру, не покидая насиженного места. Они и без того находились в постоянном напряжении, хотя и имели довольно сильную охрану. Но в 1237 году в Лангедок явился папский легат, который выразил недовольство тем, как ведутся дела. Наделенный полномочиями выносить распоряжения от лица понтифика, он приказал, чтобы инквизиторы разъезжали по Лангедоку и особое внимание уделяли тем городам, где, по доносам, ереси укоренились наиболее крепко. Инквизиторы вынуждены были скрепя сердце подчиниться.
Правда, всерьез за еретиков взялись только в 1241 году, но зато с максимальным усердием: их хватали пачками, а кое-кого затащили на костер. Один лишь Петер Селла привел к покаянию в Каркасоне 742 человека.
Действовали инквизиторы, не стесняясь в методах. Но жестокость порождает жестокость, и в ночь с 28 на 29 мая 1242 года инквизитор Гийом Арно, его помощник Стефен де Сен-Тибери, а также бывшие с ними приор доминиканского монастыря, каноник из Тулузы, нотариус и несколько мелких служащих инквизиции были убиты еретиками в Авиньонете. Это была спланированная акция, еретиков был целый отряд, и за ними стояли влиятельные сеньоры.
Доминиканцы Тулузы воззвали к взошедшему в 1243 году на папский престол Иннокентию IV и даже стали просить его снять с них опасную обязанность, но натолкнулись на холодный отказ. Кадровая политика папского престола была проста: «Незаменимых нет. Инквизиторов убили? Назначим новых, людей хватает». Сказано — сделано, и в Тулузу на место погибшего Гийома Арно был назначен Бернар де Ко, а в помощники ему определили Жана де Сен-Пьера. Де Ко, если судить по его записям, был осторожнее и помягче своего предшественника: он не передавал еретиков светским властям для сожжения, а сажал их в тюрьму, предпочитая сохранять им жизнь.
Как бы то ни было, на юге Франции в середине XIII века инквизиторам приходилось крайне тяжело: противник был организован, он не только желал сдаваться, но и переходил в наступление.
День открытых дверей
Х. К. Цандер в книге под говорящим названием «Как святая инквизиция объявила забастовку» рассказывает о невероятном событии, произошедшем в 1249 году. Случилось то, о чем даже помыслить, казалось бы, невозможно, — инквизиция прекратила свою работу, причем «забастовал главный центр преследования еретиков —…святая инквизиция в Тулузе. Вскоре после этого из солидарности с бастующими коллегами сложила полномочия инквизиция в Париже и на всей территории современной Франции. В Тулузе инквизиторы даже открыли ворота тюрьмы. Они выпустили многочисленных заключенных там еретиков, обосновывая это тем, что они не готовы преследовать даже одного-единственного вероотступника, пока не будут созданы нормальные условия для строго законной и свободной от коррупции инквизиции».
Эту ситуацию можно оценивать по-разному. Но в любом случае она лишний раз указывает на то, что сами инквизиторы ставили своей целью не террор, а именно борьбу с ересью — и многие из них вступали в эту борьбу с самыми чистыми намерениями.
Чтобы люди, чья карьера и благосостояние напрямую зависели от исполнения ими своих служебных обязанностей, решились на подобное — по сути, бунт (хотя Цандер, конечно, несколько преувеличивает), — у них должны были быть самые веские основания, а положение, в котором они оказались, поистине отчаянным. Как пишет Цандер, «с самого начала она (инквизиция. — Н. М.) попала в труднейшее положение. Коррумпированные местные чиновники, доселе преследовавшие вероотступников и не желавшие лишаться своих доходных мест, начали изо всех сил саботировать работу новых папских инквизиторов. Например, они отказывались использовать конфискованное имущество осужденных легальным образом, а именно для финансирования нужд самой инквизиции». То есть инквизиция во Франции осталась без средств к существованию, поскольку другого источника дохода у нее не было.
Разумеется, на ум приходит и другая трактовка происшедшего: местные чиновники мешали инквизиторам в полной мере вкушать мирские блага и удовлетворять свою жадность, и те пошли ва-банк, дабы вовлечь в дело папский престол и раз и навсегда решить вопрос в свою пользу. И эта трактовка прекрасно бы вписалась в устоявшееся мнение о сотрудниках Святого Официума, если бы не одно но. Тот же Цандер, ссылаясь на канцелярские книги тулузских доминиканцев, сообщает: «Для своих писарей новые инквизиторы покупали сукно высшего качества, а для себя лишь грубое и дешевое сукно. Также и в продуктах питания: для кнехтов закупалось мясо и вино, для самих инквизиторов чаще всего «potagium» — простые овощи. И хотя для инквизиторов было крайне опасно двигаться пешком по землям вероотступников, они обходились без лошадей. Одним словом, новые блюстители веры хотели быть бедными и бескорыстными, такими же бедными и бескорыстными, как сам Иисус. И такими же демократичными. Главой каждой местной инквизиции доминиканцы назначали не какого-то «великого инквизитора», ставшего более поздним изобретением испанской инквизиции, а двух равнозначных «socii», что значит «товарищи», которые коллегиально принимали все решения для того, чтобы царил не произвол, а справедливость».