И не понять было, что это и из‑за чего. То не получается связаться с кем‑нибудь с первого раза, а раньше всегда получалось, то странный звонок на домашний, сразу же превращающийся в прерывистые гудки, а то и просто какая‑то суета среди охраны, переговоры вполголоса… Барков — Барков! — заявление принес и воротит морду, не смотрит в глаза.
Все это накапливалось и ускорялось. Непостижимым образом пропал Шульман. Трубку не берет, в офисе не появляется, а когда по — серьезному искать начали, то оказалось, что как‑то уж больно молниеносно выехал за границу, причем непонятно куда, чтобы там, неведомо где, лечь в клинику для поправки здоровья.
А тут еще и какое‑то необъяснимое снижение активности в окружающей среде. Будто бы вокруг Ворохопкина образовался ежедневно уплотняющийся кокон, не пропускающий звук. И кокон этот имел очевидный физический размер: Леня заехал на открытие выставки в Манеж и обнаружил вокруг себя пустое пространство, которое перемещалось вместе с ним, выталкивая окружающих на периферию.
— На что мы нарвались, Брага? — спросил он при срочно назначенной встрече. — Болтанул кто‑то? Шульман? У меня других объяснений нет. А у тебя?
— Исключено, — уверенно ответил Агаев. — Шульман не идиот. Против Филиппа Алексеевича не полезет. Не самоубийца.
— А что тогда?
Агаев развел руками.
— Надо просто взять и позвонить. Другого выхода я не вижу. Должны соединить.
Позвонили. Ответил молодой мужской голос:
— По какому вопросу?
— Вы доложите Филиппу Алексеевичу, — пролепетал Леня, — это Ворохопкин. Леонид Александрович. Он знает… это насчет инновации…
— Сейчас доложу. Ждите на проводе.
Наступила пауза. Леня подмигнул Агаеву — сейчас, дескать, все решится.
— Вы у себя? — прозвучал тот же военизированный голос. — В офисе? Ждите. В течение часа к вам приедут.
Подготовка к приезду высокого гостя была проведена ударными темпами. Еще не рассчитанный Барков, узнав, кого ждут, мобилизовал все наличные ресурсы. Маршрут передвижения — от ковровой дорожки у подъезда до накрытого стола — был вычищен, вылизан и украшен живыми цветами, официанты выстроились в шеренгу и замерли, из укрытых за колоннами динамиков зазвучала песня группы «Любэ» «Дорога, дорога, ты знаешь так много…». Ворохопкин и Агаев, поправляя галстуки, вышли в вестибюль и увидели, что к подъезду подруливает джип, буксирующий серебристый «мерседес».
— Вам просили передать, — донеслось с заднего сиденья джипа, и презрительно выброшенные из окна ключи от «мерседеса» звякнули об асфальт.
— Что это? — слабо простонал Агаев, когда подняли капот и вместо двигателя он увидел нечто дыряво — бесформенное, похожее на комок смятой папиросной бумаги. — Это как?
— Это жопа, — угрюмо констатировал Ворохопкин. — Радоваться надо, если этим все и обойдется. Но ощущение у меня отвратное — готовься, Брага, к трудным временам. Без крупных жертв нам с тобой из этого не вылезти. Я имею в виду человеческие жертвоприношения.
Агаев тяжело задумался.
— Жаль деда, — подвел он итог своим размышлениям. — Но мы ж его потом вытащим, да, Леня? Сейчас главное — самим не сгореть.
— Да, — согласился Ворохопкин. — Это сейчас главное. А потом мы его вытащим.
***
— Значит, Ворохопкин у вас в аспирантуре обучался? Так я вас понял?
— Совершенно правильно, гражданин… э — э… госпо… товарищ следователь. Вполне многообещающий был аспирант. Я, знаете ли…
Следователь деликатно зевает, прикрываясь ладонью, поворачивается к окну и задумчиво изучает сыплющуюся с неба снежную крупу. Ему скучно, немного противно и хочется побыстрее закончить со всей этой бодягой и свалить домой.
— Ну ладно, — задумчиво тянет он, передвигая по столу бумаги. — Значит так мы с вами решим… вы мне напишете…
Дверь в кабинет распахивается. Молодой мужчина в джинсах и кожанке делает следователю приглашающий знак. Следователь недовольно морщится, потом встает, расслабленным жестом удерживает Давида Израилевича на стуле и выходит в коридор, прикрыв за собой дверь.
Через четверть часа возвращается с тощей папкой в руке, озабоченно нахмуренным лбом и агрессивно выпяченной челюстью. Во всей его фигуре неожиданно обнаруживается готовность к броску и рывку.
— Что вы можете пояснить, гражданин Лерман, касательно так называемого изобретения американца Луи Энрихта? Что конкретно вам известно об этой работе?
— Погодите… да, в общем, мало что. Он, если я правильно припоминаю, предложил… это еще перед Первой мировой было, он предложил способ изготовления автомобильного топлива из воды. Вот и все, пожалуй. Да! Вроде бы у него были переговоры с Генри Фордом, потом с Максимом, чуть ли не с фон Папеном, но я не знаю, чем все закончилось.