В этот раз улыбка Беллы кажется мне грустной, как будто есть какая-то мысль, которая причиняет ей неудобство, словно камешек в туфле при ходьбе. Я спрашиваю, о чем она думает, что ее тревожит. Но она говорит, что просто рада за меня. А грусть? Ей жаль, что когда-нибудь наш короткий отпуск закончится, и я снова буду затянут в омут работы. Я клятвенно обещаю, что никакая работа больше не встанет для меня на первое место.
***
Закончив макияж, я вышла в небольшой садик, присыпанный опадающими лепестками отцветающих роз, похожими на тлеющие угольки и вызывающие легкое чувство сожаления. Эдвард сидел на одном из лежаков. На нем были простые светло-синие брюки и желтая футболка. И это был первый раз, когда я увидела его без костюма. Думаю, подобный шаг дался ему не так просто, как могло показаться. Для человека, привыкшего следовать правилам, любое отступление от традиций все равно, что прыжок в бездну. Ободряюще улыбнувшись, я села рядом.
– В этой одежде я чувствую себя дураком. – Он выглядел как маленький мальчик, у которого более взрослые дети отобрали новый пластмассовый автомобильчик. И брюзжал он совсем как обиженный ребенок. Не хватало только воплей и катания по земле. Пытаясь разрядить обстановку и добавить немного веселья, я перегнулась через нагретый на солнце деревянный поручень и чмокнула Эдварда в щеку. Я надеялась, что он поддержит мой игривый тон, но он только кисло улыбнулся.
– Нет, серьезно, я, наверное, и есть дурак.
– Конечно, дурак, если в тот момент, когда красивая женщина тебя целует, можешь думать о своей одежде. Хочешь, – я задумчиво поднесла указательный палец к губам, – помогу тебе избавиться от неудобной одежды? Знаешь, мои туфли немного жмут и, видимо, мне самой не помешает переодеться. – Я демонстративно сняла одну из своих красных туфель, а после сбросила лямку платья, давая понять, что приступила к исполнению плана.
– Белла, я так не могу. – Не замечая моих усилий, он порывисто вскочил. – Я действительно старался, но все это явно не подходит для меня. Тем более в такой важный день. Я не желаю потом всю жизнь вспоминать, каким дураком себя ощущал. Мне бы хотелось сконцентрироваться на позитивных эмоциях.
– Так в чем проблема? Просто не думай об этом. – Я со злостью вернула платье на место. Эдвард оставался Эдвардом, и отступление от привычек давалось ему нелегко. Иногда не помогала ни страсть, ни наши чувства. – Тряпки всего лишь тряпки – они не делают тебя ни лучше, ни хуже.
Тем не менее, предвидя, какое потрясение ждет Эдварда впереди, я сама в итоге заставила его переодеться и даже помогла выбрать костюм. Хотя все они были одинаково скучные, спокойных темных оттенков и классического покроя. А единственным подвигом стал тот факт, что Эдвард отказался от галстука. Можно было считать это очередным небольшим шагом на пути к изменениям. Но если мы собирались двигаться вперед такими темпами, делая четыре шага назад и один вперед, то рисковали никуда не придти.
За несколько кварталов до магазина я припарковала машину и под изумленные возгласы Эдварда завязала ему глаза. По-видимому, он все еще чувствовал вину за свое утреннее поведение и поэтому сопротивлялся значительно меньше, чем я ожидала.
– Немного забавно, я даже в детстве глаза не завязывал.
– Вот видишь, новые ощущения могут быть приятными. – Как могла я пыталась его ободрить и напомнить, что не за каждой дверью, которую предстоит открыть, спрятались чудовища.
– Белла, – он нашел мою руку, лежавшую поверх ручника, и слегка сжал пальцы, – чем бы не закончилась эта поездка, я всегда буду тебе благодарен за все, что ты успела мне дать. За то, что терпишь мои жалобы и пытаешься показать что-то новое. Только такая женщина, как ты, завязав глаза, способна была их мне открыть. Благодаря тебе я смог хотя бы чуть-чуть вырваться за привычные рамки. Мои горизонты стали немного шире, не настолько, как твои, но в последние дни я ощущал себя птицей, свободно парящей в небесах. Ты подарила мне вторую жизнь, в сто раз более яркую и наполненную чувствами и ощущениями. Ты как гениальный художник плеснула ярких красок на серое плотно повседневности.
У меня в горле встал комок и я молча повернула ключ в замке зажигания, позволив работающему мотору заглушить звук моего бешено стучащего сердца. Но ехать оставалось недалеко. Через пару минут показался знакомый белый фасад, украшенный стильной вывеской с золотыми буквами. Внутри, в противовес респектабельной и спокойной наружной отделке, преобладали броские оттенки красного. От яркого-розового до насыщенных кораллового и кирпичного. Стены были умело задрапированы тканями, а вдоль одной из них стояли горшки с живыми розами. Розами, но уже искусственными, был украшен потолок, подсвеченный точечными светильниками.
Осторожно лавируя между витрин, я подвела Эдварда к одному из диванов, обитых ярким красным плюшем. Рядом стоял столик с каталогами и вазами для фруктов, которыми некоторые покупательницы были не против закусить, выпивая коктейли и обсуждая с подругами предлагаемые товары.
– Весьма удобно, – заметил Эдвард, проваливаясь в мягкую утробу гигантского дивана. – Присоединишься ко мне? Или пойдешь готовить сюрприз?
– Ну-у-у, в общем, все уже готово, – в волнении я стиснула пальцы.
– Можно снять повязку?
– Если ты сам готов, то да.
Это был, что называется, момент истины. Для меня важно было увидеть первую реакцию Эдварда. Даже если позже, взяв себя в руки, он постарался бы быть вежливым и изобразить понимание, я бы знала, как он на самом деле ко всему этому относится. Насколько сильно ему противно то, чему я посвятила едва ли не всю свою сознательную жизнь.
Как только тяжелый шелк заскользил под пальцами Эдварда, я задержала дыхание. Случись в тот момент землетрясение или высадить на соседней улице пришельцы с Марса, я бы не заметила. Я была сосредоточена на выражении лица Эдварда. И первое, что я увидела, было удивление. Широко раскрыв рот и распахнув глаза, он минуту или две не мог придти в себя и сказать хотя бы слово. Чувство было такое, что ему со всей силы дали по причинному месту, и он не решается шелохнуться, чтобы не усиливать боль.
– Ого-го, – было первыми его словами, взрезавшими плотную тишину. И я не вполне поняла, что кроме удивления он вкладывает в свое заявление.
Еще минут через пять он все же спросил, не сон ли это. Нервно улыбаясь, я уточнила, не кошмар ли он имеет в виду.
– Нет, скорее сюрреалистический бред.
– Бред? – Мои щеки мгновенно вспыхнули и стали такого же цвета, как огненно-красная обивка дивана. – Вообще-то для многих это имеет значение.
– Магазин игрушек для взрослых имеет значение?
Я сделала шаг вперед и, сложив руки на груди, принялась объяснять Эдварду, как глубоко он ошибается, считая вот это все пустяками и забавами для извращенцев. Я сказала ему, что думать подобным образом достойно недалекого болвана.
– Знаешь, никто ведь не осуждает тебя, когда ты заказываешь в ресторане еду на вынос. Сексуальный голод, как и прочий вид голода, является потребностью организма. И почему в таком случае его не удовлетворить? Почему не сделать это так же как с жаждой и потребностью во сне? Почему-то тебе приятнее над собой издеваться. Мы ведь обычные люди. И нет ничего дурного в том, чтобы быть таким, какой ты есть, а не пытаться казаться идеалом. Отшлифованным образом без грехов. Это все равно, что превращать жизнь в текст без эпитетов и отретушированную картину, лишенную всякого смысла.
– Причем здесь еда на вынос? – Эдвард выглядел все еще ошарашенным, его взгляд испуганно метался между витринами, не находя того, на чем можно было бы остановиться.
– Когда некогда готовить, ты просто делаешь заказ. А когда у женщины нет партнера, почему бы ей так же не воспользоваться заменой? Не выбрать что-то эквивалентное, что поможет утолить голод. Долгое воздержание лишь угнетает эмоционально и приносит вред здоровью. Но старомодные типы вроде тебя никак не могут понять столь очевидного решения проблемы. Для них это мерзость и грязь. А, по-моему, гораздо более аморально кривить лицо и делать вид, что фаллоимитатор – зло. Но это не зло, а всего лишь приспособление.