Англичане уже много веков выжимают максимум из этой почвы, не самой, мягко говоря, плодородной в Европе. Все до полного предела — до каждого грамма гумуса. Сельское хозяйство высокой интенсивности, такой, что хлеб английский невкусен, и овощи есть скучно — настолько они пресны (особенно помидоры). Но что поделаешь, все выжали, что могли. За столько столетий-то.
Но вообще подумать только: а с какой такой стати некий каменистый остров, не имеющий особых природных богатств и выгодного географического положения (никаких вам перекрестков международных дорог и прочего, какая-то дальняя, забытая Богом провинция, периферия недоразвитая) вдруг стал сердцем величайшей империи в истории?
Римлянам вполне логично казалось: эта дальняя земля бесперспективна — бедная, нищая, окраина Европы. Так, жалкий довесок какой-то, выселки. Не стоит особого внимания.
Так с чего же это вдруг?
Что такого должно было произойти, чтобы население этого острова вдруг обрело необыкновенную силу, накопило такую фантастическую энергию, чтобы она, выплеснувшись наружу, покорила полмира? Чтобы она перекроила под себя уже существующую цивилизацию и основала новую?
Что за мистика?
Есть версия, что своим ускоренным экономическим развитием Англия якобы обязана черной смерти, чумному мору, обрушившемуся на Европу в середине XIV века.
В результате традиционные центры могущества и власти на континенте ослабели, вот тут эти англосаксонские выскочки и подсуетились и вырвались вперед.
Может быть, и так. Может быть, действительно подсуетились и вырвались. Но только почему — именно они? Ведь чума ударила по Англии не меньше, чем по остальной Европе, гораздо сильнее, чем, скажем, по востоку континента. России, например, в этом смысле сильно повезло.
Но, может быть, есть доля истины в этой злопыхательской теории: та чудовищная пандемия чумы погубила не только миллионы человеческих жизней, но и крепостное право в Британии.
Численность работников, в том числе на селе, вдруг упала раза в два. Первая реакция помещиков была та же, что и в других европейских странах: крестьян стало меньше, надо их посильнее прикрепить к земле — любой ценой.
Но в итоге оказалось, что цена эта все чаще и чаще стала получать денежное выражение, дефицитная рабочая сила начала превращаться в товар.
Весь фокус заключался в том, что Англия к тому моменту была уже вполне готова к такому повороту событий. Уже была принята Magna Carta — Великая хартия вольностей, по духу своему несовместимая с крепостным правом. Экономика же обладала достаточно развитыми структурами, гибкостью, способностью быстро перестроиться.
Тенденция к росту значения наемного труда в сельском хозяйстве наметилась задолго до этого. Фригольдеры — мелкие свободные фермеры, полноправно владевшие вдобавок участками земли, — составляли значительный и активный слой сельского населения. Были и другие свободные и полусвободные категории сельских работников. Безземельные наемные батраки, правда, часто завидовали прикрепленным к земле полукрепостным вилланам, о чьем благосостоянии помещик обязан был заботиться.
Несколько раз в истории Англии выпадал счастливый жребий. Один из таких случаев — удивительное совпадение двух факторов, позволивших стране необычно быстро проскочить фазу крепостного права. Когда норманны завоевали страну в XI веке, они унаследовали раннефеодальную структуру сельской экономики от англов, саксов и ютов. А это означало, что крепостной зависимости тогда еще почти не было. Предоставленные сами себе эти германские племена прошли бы не спеша через стадию феодальной раздробленности и заодно закрепощения крестьянства. Но при норманнах общество перескочило эту стадию, сразу же попав в государство сильно централизованное. На селе же сохранились в основном прежние отношения. То есть новое общество взяло лучшее из двух систем: Англия не ведала ни такого периода междоусобицы и раздробленности, как большинство других европейских государств, ни такой степени закрепощения крестьян. Свободный производитель фригольдер так и остался становым хребтом сельскохозяйственного производства. А после удара, который нанесла черная смерть, роль свободного производителя еще более возросла — ведь его труд был гораздо более эффективен.