Девушка, не боящаяся обязательств новоиспечённого титула, без страха ввязывающаяся в любые авантюры и спокойно спавшая между многовековых стен со своей историей, стала его мечтой, которой, по заветам дружбы двух мальчишек с детства, принято делиться. И впервые Адам хотел утаить что-то от друга детства.
Он встаёт, медленно и неуверенно, держа взгляд у перевернутой подковы над грустно встречающей на входе дверью в паб. Носком грубых ботинок пинает по невнимательности крупный гравий и пару стеклянных розочек, огибая капот автомобиля, переливающегося неоном от вывески напротив, и Джейн сжимает ледяные фаланги на его запястье с раскидистыми тенями вен, змеей спуская ладонь и переплетая пальцы. Его пульсирующие страстью янтарные радужки плывут — смыкаются в зрачке, почти сливаясь с ним; Джейн видит отражение себя с перепуганным взглядом и парой выбившихся прядей из прически.
Перед собой она отмечает застилающие пеленой запала глаза, трёхдневную ухоженную щетину и потрескавшиеся бледно-розовые губы, переведя взгляд на которые она инстинктивно облизывает свои. Поздно понимает, что подает сигнал призыва к действию, когда он одним рывком припечатывает её к двери мерседеса и борется с желанием не оказаться на заднем сидении, сжимающим Джейн в своих чертовски горячих руках.
Она тянется к нему, как тремя минутами ранее, слегка вытягиваясь под его статностью и напором, отсчитывает шесть ударов сердца ладонью на его груди и ползёт вверх, обвивая шею обеими руками. Голова неконтролируемо отклоняется слегка влево; девушке кажется, что Адам её сдует — настолько сильно он пытается перевести дыхание от зрительного контакта и плавящих воздух оставшихся миллиметров между ними.
Браун держит в памяти все те дни, когда не мог обладать ей, и секунда кажется ему убийственно большим временным промежутком, когда она прижата им и не может — а главное не хочет — никуда бежать; он целует. Он жадно сминает её губы, не в силах терять миллисекунды на нежности; фаланги мертвой хваткой впиваются в её талию до рассветных пятен на бледной коже, притягивая к себе ближе, и вжимает хрупкое тело в своё.
Джейн выгибается и рвёт последние остатки самообладания, путает пальцы в его тёмных волосах, оттягивая их от поступающей в районе бёдер приятной ноющей боли. Дышит через раз, еле успевая вдохнуть поглубже между поцелуями, и царапается о щетину в тысячный раз, когда Адам, проталкивая ей язык в рот, желает её всю.
Само собой, не здесь. Само собой, не сейчас. И скорее всего не в этой жизни.
Его поцелуи становятся не такими пылкими, прикосновения — не такими крепкими; желание в нём медленно угасает и тлеющим пеплом развеивается по ветру, когда он всё же осознает. Он нехотя отрывается, пальцами въедаясь ей в район межрёберья, и смотрит с неподдельным интересом, как робко она поднимает веки и прикусывает припухшую от смущения и его варварских нападок губу.
Адам касается её щеки, улыбаясь, как податливо она жмется навстречу его теплой руке, заправляет блондинистую прядь за ухо и больше не держит в себе:
— Если мы не остановимся сейчас, после будет сложнее это сделать.
Точнее сказать — невозможно.
Розовые губы с остатками вишневого блеска сгибаются в смятении, взгляд подрагивающе скачет по его лицу, не зная, за что зацепиться, и внутри девушки медленно расцветает иссохшая флорибунта, отравленными шипами обвивая сердце.
— Пойдем, нам нужно найти Викторию.
Браун обхватывает её запястье нежно, ведя за собой безвольной куклой, пока порванные нити тащатся следом, изваливаясь в бензиновой луже и помойной яме из стремлений и иллюзий.
Викторию застают лепечущей у бара с бокалом портвейна и широко открытыми от удивления хмельными глазами. Надежда остаться незамеченной становится осколками битых иллюзий под её красными маноло бланик.
II
Ветер, заглядывающий в комнату Адама, не гонит мысли прочь — всё больше их путает. Красные нити судьбы переплетаются с жёлтыми, впивающимися в кожу острием предательства, а где-то там начинает развязываться синий клубок смирения, отражаясь покорностью и разбавляя в его сознании и без того рассеянные дороги перепутья.
Он заносит руки за голову, просовывая их между перьевой подушкой и клубком тяжёлых мыслей, и наблюдает за тем, как неторопливо покачивается шёлковый тюль от порывов северо-западного, и с неподдельным интересом его разглядывает люминесцентная луна.
В комнате пахнет старым дубом, мозглостью и пионами, высаженными под окном пару дней назад, — весна так и норовила прокрасться в его спусковой рычаг эмоций, чтобы заставить почувствовать. Сложно чувствовать тому, кто продал сердце за ненадобностью.