На следующий день я встал рано. Неторопливо побрился, следя, чтобы бритва двигалась под одним и тем же углом и чтобы не остался незамеченным ни один волосок. Потом долго одевался, — вполголоса перечисляя некоторые важные подробности, например, что на пиджаке не хватает одной пуговицы, а эту рубашку можно будет надеть ещё самое большее два-три раза. Потом спустился вниз выпить кофе, просмотрел газету и долго разговаривал с официантом о том, каковы шансы Фаусто Копи на победу в предстоящей велогонке. Официант увлёкся разговором, но хозяин позвал его зачем-то, и я остался один и, поскольку чашка была уже пуста, решил, что пора идти. Выйдя из отеля, я взглянул в сторону пристани, но двинулся не к ней, а в обратном направлении, перешёл через обшарпанный арочный мост и зашагал по длинной улице, забитой лотками, продавцами и домохозяйками.
«Посмотри, — сказал я себе: — Венеция не такая, какой она кажется с Канале Гранде, и ты делаешь ошибку, разъезжая только на пароходике. Смотри на этот живой муравейник во все глаза, потому что он не менее интересен, чем музей.»
И я смотрел во все глаза на лотки с цветной капустой, на женщин с невесёлыми лицами в помятых дешёвых платьях, слушал хриплые крики торговцев, пытаясь не пропустить ни одной детали, хотя всё это мало чем отличалось от нашего базара в Менильмонтане.
Я долго бродил так, переходя с улицы на улицу, вернее из коридора в коридор, так как улицы стали совсем тесными и тёмными и приходилось задирать голову, чтобы увидеть над собой узкую полоску неба, что не всегда удавалось из-за развешанного белья.
Наконец я вышел на широкую, залитую солнцем площадь. В глубине её возвышалась церковь «Джовани э Паоло», а прямо передо мной вырос бронзовый всадник на высоком пьедестале. На тротуаре стояли столики. Сев за один из них, я заказал что-то и взглянул на часы.
«Хорошо, хватит комедий, — сказал я себе. — Сейчас девять часов. При всём желании тебе уже не успеть на пристань. Поздно.»
И в то же мгновение меня охватило желание вскочить и помчаться по коридорам и лабиринтам торговых улиц к пристани. Она поедет сегодня в Лидо, и, может быть, я ещё перехвачу её, потому что иногда она отправляется туда поздно, даже очень поздно, как это было неделю назад. Если встать тотчас, можно ещё успеть.
Но я продолжал сидеть за столиком, откинув голову назад, и вперив взгляд в бронзовую фигуру кондотьера Колеоне. Всадник, охвативший круп коня крепкими ногами, весь был жилы и мускулы, а на его волевом лице застыла грозная суровость.
«Смотри на него и учись, — сказал я себе. — Хорошо, что не все мужчины такие бабы, как ты.»
Каждое утро я вставал рано, долго брился и делал всё возможное для того, чтобы не думать о главном. Выйдя из отеля, я всегда сворачивал вправо и через пропахшие мылом и подсолнечным маслом улочки добирался до площади. Там садился перед бистро и смотрел на всадника, пока не проходила та четверть часа, когда всё моё существо рвалось на зад, туда, к пристани! Всё казалось мне мрачным и скверным и я изливал свою желчь на Кондотьера.
«У тебя, конечно, есть воля, — говорил я ему. — Это видно по твоей мрачной физиономии. Но зачем тебе эта воля, позволь спросить? Ты думаешь только о войнах и баталиях Но кроме этого на свете существуют и другие вещи. Любовь нежность, душевная теплота. Понимаешь ты что-нибудь в эти вещах?»
Официантка приносила мне кофе, я забывал про Всадника и мысленно возвращался к своим делам. Снова переживал свою любовь, вспоминая день за днём, встречу за встречей в надежде обнаружить новую подробность, какой-нибудь забытый факт, который изменил бы сделанный мною вывод. Но фактов не прибавлялось, и вывод оставался тем же. Эта женщина не аристократка, но мечтает стать ею, и ни о чём другом не думает, ничем другим не интересуется. Решила, что дорого стоит и что у неё ещё достаточно времени, поэтому и выбирает. Позволяет себе отказывать Старику, потому что он старик или потому что он женат, но, когда подвёртывается такой, как тот, с белыми зубами, сразу становится любезной.
Как она смеялась в тот день! С тобой она никогда так не смеялась. Она смеялась над тобой, только и всего. Ты был развлечением во время паузы, передышки, представителем неизвестной ей породы мужчин, наивность которых удивляет и забавляет. Но пауза окончена, и странно даже, что она окончилась лишь теперь.