Шейла (с обострившимся интересом). И что, инспектор пришел сразу вслед за тем, как отец высказался в этом духе?
Эрик. Да. А что из того?
Миссис Берлинг. В чем все-таки дело, Шейла?
Шейла (медленно). Как странно… очень странно… (Обводит всех задумчивым взглядом.)
Миссис Берлинг (довольно возбужденно). Я знаю, что ты хочешь сказать. Мне тоже кое-что приходило в голову.
Шейла. Конечно, теперь это не имеет большого значения… но был ли он на самом деле полицейским инспектором?
Берлинг. Ну, знаешь ли, если он не был из полиции, тогда это имеет чертовски большое значение. Это же огромная разница.
Шейла. Не вижу никакой разницы.
Берлинг. Не говори глупостей. Разница есть.
Шейла. Для меня — никакой. Для вас ее тоже не должно быть.
Миссис Берлинг. Шейла, ты рассуждаешь как ребенок.
Шейла (вспылив). Нет, не как ребенок! Если хотите знать, это вы оба рассуждаете как дети — пытаетесь не смотреть в лицо фактам.
Берлинг. Это что за разговоры?! Поговори еще так — мигом выйдешь вон из комнаты.
Эрик. Нашел чем пригрозить!
Шейла. Я и так собиралась уйти через минуту-другую. Но как же вы не понимаете, что если все, что обнаружилось сегодня, — правда, то не так уж и важно, кем был тот, кто вынудил нас сознаться. А ведь все это — правда, разве не так? Ты уволил девушку с одной работы, я добилась ее увольнения с другой. Джеральд содержал ее — как раз тогда, когда, как предполагалось, он был слишком занят, чтобы видеться со мной. Эрик… Что сделал Эрик, мы знаем. А мама своим бессердечным поступком нанесла последний удар, который ее и прикончил. Вот что важно, а вовсе не то, был ли этот человек полицейским инспектором.
Эрик. Для нас независимо ни от чего он был самым настоящим полицейским инспектором.
Шейла. Вот-вот, Эрик, это я и имела в виду. Но если то, что я скажу, может послужить вам хоть каким-нибудь утешением — меня-то это ничуть не утешает, — то, знаете, у меня все время было такое смутное ощущение, что он какой-то странный, необыкновенный. Совсем не похожий на обычного инспектора полиции…
Берлинг (довольно возбужденно). Верно, верно, я это тоже почувствовал. (Миссис Берлинг.) А ты?
Миссис Берлинг. Надо сказать, вел он себя самым необычным образом — так… так невежливо… так напористо…
Берлинг. А как он со мной разговаривал! Обрывал, просил помолчать, грубил… Все-таки он должен был бы помнить, что я бывший лорд-мэр, член суда и прочее. А потом, его манера говорить. Помните, как он говорил? Они так не разговаривают. Уж я-то знаю — имел дело с десятками полицейских следователей.
Шейла. Пусть так. Но все равно это ничего не меняет.
Миссис Берлинг. Разумеется, меняет — все меняет.
Эрик. Нет, Шейла права. Ничего не меняет.
Берлинг (сердито). Право же, просто смешно слышать от тебя подобное! Уж для кого-кого, а для тебя это в корне меняет все дело. Ты признался в краже денег, и теперь, когда ему все известно, он может использовать этот факт в ходе следствия, а затем, если понадобится, передать его на рассмотрение суда. Он ничем не сможет повредить ни матери, ни Шейле, ни мне — разве что заставит краснеть перед людьми, — но тебя он может погубить, сам понимаешь.
Шейла (медленно). А ведь, пожалуй, никто из нас не сообщил ему ничего такого, чего бы он не знал раньше. Вы обратили внимание?
Берлинг. Это ничего не значит. Он почерпнул какие-то сведения из записок, оставленных той девушкой, и дополнил их двумя-тремя остроумными догадками, но факт остается фактом: если бы мы поменьше говорили, ему скоро не за что было бы зацепиться, чтобы продолжать допрос. (Окидывает всех сердитым взглядом.) Просто понять не могу, зачем вам понадобилось выбалтывать все! Кто вас за язык тянул?!