Выслушав Сашеньку, Мухловникова не стала колебаться. Она понимала, что если уж дошло до стрельбы, дело худо.
– Давай, девка, да побыстрей! — хмуро кивнула она.
Сашенька вышла. Проводив ее взглядом, Дарья Перфильевна задумалась. Вещее бабье сердце не обмануло ее. «Вовремя я подоспела,— сказала она себе.— Ох и вовремя. Только бы не сглазить».
Расставшись со Зверевым пять дней назад, она тотчас затосковала, отчего немало злилась и удивлялась себе. Господи, уж ей ли, все повидавшей бабе, тертой промышленнице, наловчившейся держать в страхе божьем даже отпетое приисковое варначье, не совладать с собой, не сломить бестрепетной рукой эти запоздалые побеги, набухшие вдруг в осеннюю–то пору весенним соком? Ан нет же, не сумела! Не слишком, видно, и старалась…
Вместе с тоской пришла тревога. Свое недавнее намерение спровадить на тот свет непокладистого инженера она, невесть по какой прихоти воображения, взялась приписывать всем другим хозяевам приисков и окончательно лишилась покоя. Тревога разрасталась, и вместе с ней росло чувство, которое делало еще несколько дней назад незнакомого человека родным до сердечного трепета.
Наконец, измочаленная тоской, страхом и неизвестностью, она велела оседлать лучшего коня и, покрыв за день путь, на который обычно затрачивалось два, оказалась до наступления вечера в Чирокане. Через потайную калитку, известную ей еще со времен Бориса Борисыча, Дарья Перфильевна беспрепятственно въехала во двор Жухлицкого. Казаки, хлопотавшие возле коней, видели ее, но беспокойства не проявили — решили, что она к хозяину…
Сашенька задерживалась, и Мухловникова уже начинала волноваться, когда с улицы глухо донесся звук выстрела.
– Что это? — вздрогнув, Дарья Перфильевна обратила к Пафнутьевне враз побелевшее лицо.
Та лишь быстро и беззвучно задвигала губами и перекрестилась.
Прошла еще минута, и — опять выстрел, совсем негромкий пистолетный хлопок, откуда–то из верхних комнат, затем — снова с улицы и снова сверху. Перестрелка.
Дарья Перфильевна потерянно встала, не зная, как быть, но тут влетела Сашенька, испуганная и оживленная одновременно.
– Оборони господи, что страху–то натерпелась,— блестя глазами, зашептала она.— Вот он, ключ. Ну, пойдем, что ль, инженера вызволять…
– Не суетись,— остановила ее Дарья Перфильевна.— Давай сюда ключ, одна пойду.
В это же время Ганскау, выйдя присмотреть за вьюками, в которых среди прочих вещей было искусно спрятано золото, подозвал к себе Рабанжи.
– Инженера надо отправить к праотцам,— негромко сказал он.— Без лишнего шума.
– Можна–а,— просипел Рабанжи.— Только служим мы, господин хороший, не у вас, а у Аркадь Борисыча.
«Пораспустились, хамы!» — вспыхнул капитан, но сдержался.
– Распоряжение исходит от господина Жухлицкого.
Так что работайте спокойно. Ключа не даю. Замок сорвете. Поторопитесь.
Рабанжи хмыкнул и отправился звать Митьку.
В суматохе, вызванной стрельбой, Мухловникова, не привлекая ничьего внимания, сошла с крыльца и обогнула дом. Перед ней предстали почерневшие от времени, но все еще добротные хозяйственные постройки — баня, дровяные сараи, коптильня, погреба и прочее. Густо посаженные кусты черемухи оживляли это не слишком приветливое место. Пристройка к дому, срубленная, как и сам дом, из могучих лиственничных бревен, выходила сюда задней глухой стеной, под которой Дарья Перфильевна увидела спуск в подвал.
Медленно, с заколотившимся враз сердцем двинулась она вперед, однако не успела сделать и трех шагов — сзади донесся чей–то развязно–беспечный голос, как будто слышанный когда–то. Дарья Перфильевна проворно отпрянула в гущу кустов и перестала дышать.
Под стеной пристройки показались, вывернув из–за угла, Митька и Рабанжи. Вид у них был весьма деловитый. В руке у шедшего впереди Баргузина поблескивал отточенным лезвием широкий плотницкий топор, а Рабанжи нес на плече лом. «Мастерить, что ль, собрались злодеи?» — мелькнуло в голове Мухловниковой, буквально ощетинившейся при виде Митьки. Между тем эти двое остановились возле спуска. Рабанжи глянул вниз и весело пропищал:
– Богатенький замочек! Такой не сразу своротишь.
– Свернешь, чего там,— Митька сплюнул сквозь зубы.— Мне что не глянется: ну, из ружья там или ножом — это одно, а вот топором…
– Э, лишь бы тихо, а инженеру какая разница, чем его — топором, пулей или веревкой…
Свет померк перед глазами Дарьи Перфильевны.
Рабанжи тем временем сошел вниз, продел конец лома в дужку замка, навалился, побагровел. Скрипнул металл по металлу, захрустело дерево, крякнуло, и замок упал к ногам.
– Жеребец! — одобрил Баргузин, заботливо отер рукавом лезвие топора и начал спускаться по ступенькам.
Как только их головы нырнули одна за другой в черный проем двери, Дарья Перфильевна, ни секунды не теряя, завернула подол пышного сарафана и из кобур, казавшихся игрушечными на ее мощных бедрах, достала два пистолета (для верности она брала в дорогу именно два — давала–таки знать себя природная бабья робость) и на цыпочках побежала к подвалу.
Она успела вовремя. В глубине подвала Митька, держа топор под мышкой, уже возился с тугим запором клетушки. Рабанжи стоял рядом, ссутулив длинную спину, обтянутую сатином в белый горошек, и нетерпеливо пошевеливал хищно выпирающими лопатками.
Заслышав шаги, Митька повернул голову и нежданно–негаданно увидел в светлом прямоугольнике двери женскую фигуру.
– Кто это?..— и онемел, узнав Мухловничиху и разом заметив в руках у нее то, что уже довелось ему однажды узреть средь бешеной скачки под перевалом Медвежий Нос.
– А–аа!..— завопил Баргузин, прыгнул навстречу и в падении, изловчась, неуловимо быстро метнул топор.
Упредив его движение, Дарья Перфильевна с неожиданной при ее сложении легкостью откачнулась в сторону и тут же выпалила с обеих рук, метя в белое и словно безглазое Митькино лицо. Смотреть, что из этого вышло, Дарье Перфильевне было некогда — к ней метнулся Рабанжи, уже было схватил, но она почти в упор выстрелила раз, другой, третий, а он все не падал, все стоял, покачиваясь, закатив глаза под лоб, и все тянул к ней страшные, по–паучьи шевелящиеся пальцы искусного душителя. Мухловникова завизжала и, не помня себя, всадила в него обе обоймы до конца, лишь тогда он надломился и упал навзничь поперек Митькиного тела.
Дарья Перфильевна содрогнулась и, позабыв вдруг, зачем она оказалась здесь, шатающейся походкой пошла прочь. Раздавшийся вслед тягучий скрип заставил ее вздрогнуть еще раз и обернуться. В дверях клетушки стоял Зверев,— видно, Митька успел–таки отодвинуть засов. И тут Дарья Перфильевна опомнилась. Стремглав кинулась она к нему, схватила за руку и молча потащила к выходу. У порога остановилась, подняла исстрадавшиеся глаза.
– Видишь… видишь…— горячечно зашептала она.— Убить тебя хотели… Вон они лежат… Бежим скорей… Лом возьми, оторвем доски в заборе… Теперь уж не отпущу от себя… Господи!..— Она торопливо перекрестила его и подтолкнула к ступенькам.— Живей!
Зверев чуть постоял в нерешительности, потом медленно покачал головой:
– Спасибо, милая женщина, но только убегать мне не к лицу.
Он не торопясь поднялся по осклизлым ступеням и минуту спустя прихрамывающий, с запекшейся на лице кровью, перепачканный в грязи, но преисполненный гневного достоинства предстал перед Жухлицким. Все — и казаки, и Кудрин со своими милиционерами, и Ганскау — сидели уже в седлах, готовые тронуться в путь. Только Аркадий Борисович стоял подле коня, ожидая замешкавшуюся Сашеньку. При виде инженера и неведомо откуда взявшейся Мухловниковой он прямо–таки остолбенел. Злобное изумление вспыхнуло и в глазах Ганскау. Ватная глухота подземелья гасила звуки, поэтому капитан не слышал выстрелов и пребывал в полнейшей уверенности, что с инженером покончено.