– Что с тобой? Я уже пью шоколад.
– Извините. Я очень переживаю. Я принесу вам вашу минеральную воду.
Атлан-Феррара взял в руки хрустальную печать и погладил.
Тихим голосом он обратился к Инес.
– Помоги мне перестать думать о прошлом, любовь моя. Когда мы живем ради прошлого, оно вырастает до невиданных размеров и подчиняет себе нашу жизнь. Скажи мне, что мое настоящее – это жить под присмотром служанки.
– Ты помнишь наш последний разговор? – ответил ему голос Инес. – Почему ты не все рассказываешь?
– Потому что следующий рассказ – это другая жизнь. Ты живи в ней. Я же привязан к этой.
– Есть кто-то, кому ты отказываешь в праве на существование?
– Возможно.
– А тебе известна цена?
– Я отказываю в этом праве тебе.
– Какая разница? Я уже жила.
– Посмотри на меня хорошенько. Я старый эгоист.
– Это не так. Ты все эти годы заботился о моей дочери. Я благодарю тебя за это, с любовью, со смирением, я очень признательна.
– Ну, это глупая сентиментальность. Обычное дело.
– В любом случае, спасибо, Габриэль.
– Я жил ради своего искусства, а не ради примитивных эмоций. Прощай, Инес. Возвращайся туда, откуда ты явилась.
Он смотрел на панораму Зальцбурга. Незаметно начался рассвет. Его удивило, как быстро пролетела ночь. Сколько времени он говорил с Инес? Несколько минут, не больше…
– Разве я не говорил всегда, что каждое последующее исполнение «Фауста» всегда будет первым? Пойми, Инес, чего мне стоит отказаться от этого. Очередное воплощение оперы будет уже не в моей власти.
– Одни рождены, чтобы ошибаться, другие – чтобы воплощать, – сказала ему Инес. – Имей терпение.
– Да нет, я удовлетворен. Я был терпелив. Я долго ждал, но в конце концов был вознагражден. Все, чему суждено было вернуться, вернулось. Все, чему суждено было соединиться, соединилось. А сейчас я должен молчать, Инес, чтобы не нарушить естественный ход событий. Сегодня вечером в Фестшпильхаус я чувствовал рядом твое присутствие, но это было лишь ощущение. Я знаю, что ты очень далеко. Но ведь и я, разве я не бледное отражение себя самого? Иногда я задаю себе вопрос, как люди еще меня узнают, если совершенно очевидно, что я уже не тот, каким был прежде. Ты вспоминаешь, каким я был? Где бы ты ни находилась, помнишь ли ты все, чем я пожертвовал, чтобы ты снова была?
Ульрике стояла и смотрела на него, не скрывая презрения.
– Вы разговариваете сами с собой. Это признак старческого слабоумия, – промолвила экономка.
Атлан-Феррара с трудом выносил нестерпимый шум, сопровождавший каждое движение женщины, шорох накрахмаленных юбок, звяканье связки ключей, шарканье негнущихся ног при ходьбе.
– Осталась еще только одна хрустальная печать, Ульрике?
– Нет, господин, – опустив голову, сказала служанка, собирая посуду. – Эта, которая здесь, уже последняя…
– Передай мне ее, пожалуйста…
Ульрике задержала печать в руках и издали показала ее, с дерзким вызовом глядя на дирижера.
– Вы ничего не знаете, маэстро.
– Ничего? Об Инес?
– Вы когда-нибудь видели ее действительно молодой? Вы в самом деле видели, как она старела? Или вы все это придумали, потому что так было надо, шли годы, менялись календари? Как же иначе, вы вот состарились со времени падения Франции и блицкрига, до вашей поездки в Мехико, а потом до вашего возвращения в Лондон, а она нет? Вы представляли себе, как она стареет, чтобы сделать ее своей, чтобы она жила в одном с вами времени…
– Нет, Толстуха, ты неправа… я хотел превратить ее в мою единственную и вечную мечту. Всего лишь.
Толстуха оглушительно расхохоталась и приблизила к маэстро свое лицо, исказившееся звериной яростью.
– Она уже не вернется. А вы умрете. Может, вы найдете ее где-то не здесь. Она никогда и не покидала свою родную землю. Она лишь приходила сюда на некоторое время. Ей нужно было возвращаться в его объятия. И он никогда не вернется. Смирись с этим, Габриэль.
– Ладно, Толстуха, – вздохнул маэстро.
Но про себя он сказал: наша жизнь – это временное убежище, цель которого – доказать, что смерть существует. Мы лишь предлог для существования смерти. В смерти живет все то, что мы забываем в жизни.
Он медленно направился в свою спальню и внимательно посмотрел на два предмета, лежащих на тумбочке.
Один – мраморная флейта.
Другой – фотография в рамке, на которой изображена Инес, одетая в костюм Маргариты из «Фауста», обнимающая светловолосого юношу с обнаженным торсом. Оба широко улыбаются, и их открытая улыбка не таит загадки. Отныне и навсегда они будут вместе.
Габриэль взял флейту, погасил свет и с безграничной нежностью сыграл пассаж из «Фауста».