Влюбленная парочка ушла первой, рука Шелдона неуклюже обвивается вокруг кольчуги Бризены. От рыцарей ожидается целомудрие, уже в силу призвания. Этому, несомненно, еще содействует тот факт, что у тебя не выйдет раздеть свою возлюбленную меньше чем за пару часов, да и то лишь при наличии нужных инструментов.
Поляна вся остается за мной. Растянувшись на спине рядом с валуном, из которого торчит украшенная рубином гарда, я даю дождю вымыть из меня мрачные мысли. Стук капель действует успокаивающе, почти гипнотически. Выступы скал, что под торфом, говорят со мной, и я чувствую вибрации, поднимающиеся из глубин шахты, прямо под моими чреслами. Мир наблюдает за мной, как и я за ним.
Я достаю горшочки со смазкой из расщелины, которая служит мне потайным карманом, и выкладываю их к корням. Вздохнув, я прижимаюсь к граниту, чтобы насладиться его податливостью.
Глаза закрываются сами собой.
Когда прибывают первые рыцари — как и положено, верхом, — я уже более чем в километре от поляны, сидя на корточках на кургане, заросшем бурьяном. Стук копыт, скрежет доспехов и разочарованное бурчание сообщают мне все, что следует знать. Вокруг скалы крутится поголовно весь лагерь. После обеда один из наиболее предприимчивых местных жителей строит из досок лачугу, где продает фаршированные овечьи потроха и спирт из торфа. Несмотря на бойкое распространение этих допингов, меч сопротивляется всем попыткам его добыть.
На опустошенную местность спускается вечер. Мои следы затерты лошадьми, и все вокруг окутано серебристым светом, который усиливается блеском рубина. Реальность превращается в легенду полным ходом. Я здесь нахожусь, чтобы принять участие в ее рождении, как в старые добрые времена. Уже одно это стоило того, чтобы явиться сюда.
При условии, что Шелдон и остальные сыграют свою роль.
С приходом ночи я возвращаюсь на поляну и обхожу скалу вокруг, по пути давя банки из-под местного пива, наполовину втоптанные в торф. От чистоты этого места скоро останется лишь воспоминание. Рыцари не оставили часовых, они не опасаются, что меч кто-то украдет. Но завтра они вернутся, чтобы построить ограду и сувенирную лавку. Я должен действовать сегодня.
У меня уходит больше получаса, чтобы извлечь оружие из гранита. В процессе я чуть не сломал ноготь, а лезвие поцарапалось в нескольких местах. Когда я подымаю его над головой, залитая лунным светом сталь начинает мягко сиять, а царапины складываются в древние руны силы — из тех, которые уже никто не может расшифровать. По крайней мере, так кажется, если сильно не присматриваться. Я сопротивляюсь желанию вырезать парочку ругательств рядом с рукоятью и разгладить металл между ладонями. Оба края притуплены камнем, но, как по мне, недостаточно.
И этому проклятому клинку следовало бы быть покороче.
В конце тропы блеснул факел, покачивающийся в чьей-то вытянутой руке. Шелдон снял доспехи и надел кожаные бриджи, от которых сделался похожим на фавна. Седрик идет сзади, задрав голову к звездам, не разбирая, куда ступает. В его волосах запутался мох, и сам он пахнет давлеными папоротниками.
— Никаких проблем с Бризеной?
— Претендент в ее женихи взялся рассказывать ей о своих подвигах, — раздраженно говорит Шелдон. — Похоже, настроился на всю ночь.
— Не волнуйся, скоро наступит твоя очередь!
Я протягиваю ему меч, гардой вперед. Он нерешительно берет его, затем неуклюже пробует атаку-другую. Седрик благоразумно пятится под укрытие деревьев.
— В лагере мне ни за что не поверят. Придется показывать им, как я его вытащил.
Я вздыхаю:
— Вот тут-то и выступаю я.
Я отнес камень подальше, с глаз долой. Шелдон это замечает первым. Я не даю ему задать вопроса, приложив палец к его губам, и опускаюсь на колени, чтобы оказаться с ним на одном уровне, жестом приглашая Седрика подойти ближе. Некоторые вещи лучше обсуждать с глазу на глаз.
— Я сейчас вам расскажу подлинную историю Экскалибура, — шепчу я, мой голос срывается на последнем слове. — А вы никому не расскажете, это будет наш секрет.
— Даже Бризене? Мы обещали рассказывать друг другу все.
— Даже ей. Никому. — (Лезвие меча коротко вспыхивает.) — Это никакой не эпос, как вы наверняка считали. Это история любви. Трагической любви. Я там был.
И была одна троллесса… — я делаю паузу, чтобы лучше представить себе фигуру, которая не один век преследовала мои воспоминания. — Как ее вам описать? Она была так молода, едва начала выветриваться, ее тело усеивали крошечные зернышки кварца, блестевшие под дождем. Она танцевала, как лавина. Чтобы порадовать меня, она инкрустировала свои бедра драгоценными осколками. Пятьдесят оттенков серого опала. Я сходил с ума от одной мысли об этом. А сердцевина ее камня была мягкой, как гипс.