– А сегодня ночью, – это что было? По-вашему выходит, чистая физиология?
– Хм… Ну ты ж не станешь уверять, что ты в меня влюблена? Честно говоря, я бы удивился. Я ж старый, и страшный, как смертный грех. Нет? Ну вот, и я в тебя нет, и мне вовсе не стыдно в этом признаться. Просто луна, ночь, общая усталость, взаимная, так сказать, симпатия… – он обнял меня и привлек к себе. – Поверь мне, это еще не конец света. Знаешь что? Попробуй отнестись к этому, как к чему-то вроде мелкой хирургии. Настя, ты хорошая, милая девочка, и вот я тебе сейчас, на этом месте, клянусь, что все у тебя будет хорошо. Абсолютно ничего не потеряно, все, наоборот, только еще начинается. Через год ты сама будешь смеяться над этими глупыми страхами. Ты мне веришь?
Я молча кивнула, хотя, если честно, ни в чем он меня тогда не убедил. Откуда ему знать?! Мы что, все совсем-совсем одинаковые?
– Ну, и если что, обращайся.
Я аж поперхнулась:
– В смысле?
– Ну, мало ли что. Вдруг кровить без конца начнет, или дефлорационный цистит, или эрозия влагалищной стенки. Вы ведь, девушки, существа трепетные и нежные..
*
Мы лежим за домом в густой траве – я, Костик и Лешка. Под Лешку мы все-таки подстелили подстилку, а сами валяемся так. Время от времени выдергиваем по травинке, и обгрызаем снизу сладкие, сочные стебельки.
У нас теперь с этой стороны свой вход в дом, и мы можем, если захотим, по целым дням ни с кем не общаться. Впрочем, хотим мы этого довольно редко. Но иногда…
Несмотря на все наши усилия, Лешка все еще вяленький – не переворачивается, не пытается ползти, почти не реагирует на игрушки. Но солнце потихоньку наполняет жизненными соками это бледное тельце. Оно щекочет его лучами, лезет в глаза, греет вздутое пузико. И вот понемногу Лешка начинает оживать – он жмурится, улыбается, тянет к солнцу ручки и что-то лепечет. Ни одна, даже самая яркая, погремушка не способна увлечь его так сильно, как этот сверкающий, висящий высоко в вышине раскаленный шар.
– Грудь болит, – жалуется Костик. – По обеим сторонам распухло, и ноет. Притронутся невозможно! Там точно не может быть какого-нибудь воспаления?
– У меня тоже. Это нормально. Давай лучше радоваться, что мутить по утрам перестало.
– Да блин, тебе на что не пожалуешься, ты все говоришь: «Нормально!».
– А что еще я могу сказать, если это правда?
– Ну, могла бы пожалеть, например. Сказать: «Потерпи, миленький, скоро пройдет!» Или хоть по головке погладить.
Мне делается стыдно. Я поворачиваюсь на бок, и начинаю гладить его по голове, по плечам, по всему…
– Эй! Там у меня, между прочим, ничего не болит!
– Хочешь, чтоб заболело?
Несмотря на все медицинские предсказания, никакие гормональные перепады пока никак не отразились на нашем либидо. Мы по-прежнему готовы всегда, в любое время дня и ночи, стоит нам хоть ненадолго оказаться наедине, как мы немедленно забываем про весь остальной мир вокруг.
Когда мы выныриваем обратно, оказывается, что солнце стоит уже у самого горизонта. Между делом Лешка успел прикончить две бутылочки молока – причем я даже не могу отчетливо вспомнить, кто именно из нас и когда его покормил – множество раз заснуть и проснуться, и сейчас как раз опять принимается хныкать. Мы оба тоже по нескольку раз задремывали и потом снова просыпались – просто для того, чтобы посмотреть друг другу в глаза, лишний раз прикоснуться, и убедиться, что все на месте, в целости и сохранности, не приснилось и никуда не ушло.
Становится холодно, пора возвращаться в дом.
Костя давеча закончил чей-то прогноз, отправил его, и успел уже даже получить перечисленные за работу деньги. Вчера вечером из банкомата у станции мы выгребли кучу хрустящих бумажек и накупили на них в круглосуточном киоске разных ништяков.
Но, я чувствую, что Костя как-то не слишком всему этому радуется. Что-то явно его гнетет.
Сама я два дня подряд проплясала в послеоперационной палате вокруг дяди Федора. Мальчик вышел загляденье – здоровый, пухленький. А вот сам дядя Федя покамест совсем не фонтан. Швы у него не схватываются и гноятся, да еще и пузырь мочевой случайно задели на операции.
Так что сегодняшний выходной был самое то, что надо! Только ведь все когда-то кончается.
Когда Лешка уже выкупан, накормлен и уложен, а мы вдвоем не без труда устроились в моей постели, которую лишь с большой натяжкой можно назвать полутораспальной, я, наконец, рискую спросить у Кости, чего ж его второй день уже так колбасит. Ведь все вроде бы хорошо.