– Подожди, но ты совершенно уверена, что он там был?
– А то! Мне сразу ребята наши перезвонили. Все, говорят, Натка, кончилось твое заточенье, гуляй теперь свободно, где хочешь. А я знаешь, за это время как по свежему воздуху соскучилась! Ну, вот и вышла. А тут, смотрю, Жанка сидит. Мы с ней когда-то на пару в детприемнике припухали – я из детдома свалила, она на вокзале от своих потерялась. А теперь видишь, как оно вышло, обе мы выросли, у обеих у нас дети. Она мне как раз сейчас объясняла, как можно мелких в обычном платке носить. А то ведь на эти тряпки специальные никаких денег не напасешься, да их еще и мотать надо по полчаса, мне Гришка показывал – так я ничего с первого раза не поняла, а тут посмотри, как все просто. Жан, покажи Насте еще раз!
«Солнечный остров», – стучало у меня меж тем в голове. —«Солнечный остров»… что-то у меня с этим связано, что-то абсолютно недавнее, и кажущееся почему-то сейчас нестерпимо важным…
Из подъезда меж тем выскочил взъерошенный Гришка.
– Настя! Настя, беда! – закричал он, испугано обшаривая в поисках меня дворик глазами, и не обращая никакого внимания на оглядывающихся людей. – Их там нет никого, случилось, наверное, что-нибудь!
Пестрые цыганские шали подошедших подруг и родственниц Жанны скрывали нас от него. Я встала на цыпочки и помахала рукой. Как все-таки хорошо иногда быть высокой! Гришка подбежал, увидел, что все целы, и с облегчением заулыбался. Наташа начала заново ему все объяснять. А я, я наконец-то вспомнила!
В «Сонечном Острове» жил и работал Андрус!
Наташа сказала, никто не выжил. Г-поди, как нелепо, несправедливо! Андрус-то здесь при чем!
А вдруг все-таки, каким-нибудь чудом? Вдруг он живой? Вдруг раненный, умирающий, под обломками, вдруг ему нужна помощь?
– Вот что, дорогие мои, – решительно сказала я. – Вы уж тут сами теперь разбирайтесь, а мне пора. Гриш, не забудь только, что студенческий твой по-прежнему дома. Не вздумай завтра сунуться без него в универ.
*
Одного взгляда на дымящиеся развалины достаточно было, чтобы понять: под этим не смог бы выжить никто. Повсюду валялись битые кирпичи, обугленные, искореженные куски арматуры, оплавленного металла с вплавившимися в них кусками стекла. Дым стоял стеной. Он ел глаза, он выедал мозги, был горький, и в нем отчетливо чувствовался запах горелого мяса.
Что ж, ничего не поделаешь, надо лететь домой.
– Неприкольненько, – раздался за моей спиною знакомый голос. – Вот совсем неприкольненько! Вышел, понимаешь, на пару часов побегать, сделал два круга, возвращаюсь – а тут, на тебе!
Он удивленно потирал слезящиеся глаза, зябко ежась на вечернем ветру. Из одежды на нем не было ничего, кроме майки и спортивных трусов, да еще на шее болтались наушники с вделанным в них микроскопическим плеером.
– Андрус! – завопила я, хватая его за плечи и изо всех сил прижимая к себе, чтобы окончательно убедится, что да, это он живой, со мной, во плоти, а не… – Дурак ты такой! Живой, живой, живой! А я думала! Да ты сам головою своей подумай – ты же мог быть там! – - и я выразительно показала на гигантскую груду дымящихся кирпичей.
– Ну, д-да-а, – согласился, чуть постукивая зубами от холода, Андрус. – Вообще-то, действительно, прикольно.
*
Как хорошо после всего этого экшена оказаться, наконец, дома, растянуться под одеялом, закрыть глаза, и слушать ровное дыхание со всех сторон – Костино, на подушке рядом, Лешкино из кроватки, Светкино из раскладного манежика. Игорь с Леркой свалили на неделю в Египет, и дочка у нас уже целых два дня, а я ее еще толком и не видела. Ну, ничего, уже скоро, послезавтра выходной, наверстаю!
Так хорошо, что просто невозможно уснуть!
Я встаю, спускаюсь по лестнице в сад, обнимаю собак, целую их в мягкие, пушистые морды. Вдыхаю всей грудью запах свежескошенной травы – дядя Саша постарался, конечно, привел сегодня участок в б-жеский вид. Сажусь на крыльцо, запрокидываю голову и смотрю на звезды. Как хорошо, что мы живем не в Москве! В Москве из-за вечного смога звезд никогда так ясно не видно. Малый ковш, Большой, Кассиопея, Плеяды… Я сижу на крыльце, собаки дремлют у моих ног. Вокруг тишина, и только далеко-далеко за лесом грохочут на стыках дальние поезда.
Скрипят половицы, на ступеньку рядом со мной опускается Костя. Обнимает за плечи, прижимает к себе, набрасывает на нас обоих сверху шерстяной плед. Надо же, а я и не заметила, как, оказывается, замерзла!
Какое-то время мы пялимся на звезды вместе.
– Знаешь, – говорит Костя, – у меня сегодня весь день в животе словно бабочки крыльями машут. Как думаешь, это он?