– А почему не придут бабушка и дедушка со стороны мамы?
– Так их нет давно. Хотя они бы пришли, наверное. Так я, по крайней мере, думаю. Судя по лицам на фотографиях.
– Как так? Обоих? Твоя мама ведь довольно молодая еще?
– Понимаешь, мамины родители были правозащитники. Ну, слышал, может быть: Хельсинская группа, права человека, всякое такое?
Костя молча кивнул.
– Ну, вот их и взяли, на какой-то там очередной демонстрации, еще до перестройки, в самом начале восьмидесятых. И все, с концами. Мама тогда совсем еще маленькая была. Она и сама их толком не помнит. Ее дед воспитал, прадедушка мой. Это ведь его дом, а мама в Москве с родителями жила, в той квартире, где сейчас Наташа.
– А… почему с концами-то? Тогда вроде как уже не расстреливали?
– Не расстреливали, да. Но, понимаешь, русская тюрьма – все одно ж не курорт. Выжить там не всякому по зубам. Так что не все возвращались. А прадедушка у меня классный был! Я его немножечко помню. Он в юности сельхозтехникум заканчивал, наш, яхромский. Работал много, во всяких деревнях, с бабками там дружил, они его травы собирать научили. Академию Ветеринарную закончил заочно, потом диссер защитил и работал там же, на кафедре ботаники. Когда сына арестовали – ну, дедушку моего, поругался со всеми, и приехал сюда. Вел в родном техникуме фармакологию, растил маму. К нему вся округа ходила травами лечиться. У него такие запасы были – мы до сих пор пользуемся. В комнате его бывшей шкаф стоит, громадный – до потолка! Такой, знаешь, как в аптеке, с ящичками маленькими выдвижными. На каждом надпись по-латыни. И там чего только нет! А запах в той комнате! Я тебя свожу как-нибудь туда специально – сейчас лето, эффект не тот, но зимой! Зайдешь туда, станешь посередине, закроешь глаза – и точно ты на лугу, где траву только что скосили! Он и здесь травы собирал, и по всей стране колесил, до самой старости! Мне годика три было, как его не стало, а ему уже под восемьдесят, так он со мной наперегонки по утрам вокруг сарая носился – я за ним еле поспевала!
– Давно умер?
– А он не умер. Ну, в смысле, мы точно не знаем. Он, понимаешь, просто исчез. Уехал в августе как обычно, за травами на Алтай, и все. Ни слуху, ни духу. Ну, то есть, теперь-то он, наверное, уже умер, тем более старый был, и столько лет уж прошло, а там кто его знает. Прадедушка – он такой! С ним в жизни не угадаешь! Он, может, лежит себе где-нибудь в анабиозе, как какой-нибудь далай-лама. А лет через десять вдруг в дверь постучит: «Ну, здравствуйте, дорогие! А вот и я! Что там у нас сегодня на ужин?»
– И что, вы даже его не искали? Не объявляли розыск, там, на Алтае, когда он не приехал?
– Нет. Мама сказала – ему б это не понравилось. Она, по-моему, до сих пор его ждет.
*
Весь день дом гудел, шумел и скрипел. Пел на разные голоса, звучал разными музыкальными инструментами. Топотал ногами, стучал об пол стульями. Лаял, шипел, мяукал. И весь день звенел от смеха, точно его заполнили десятки колоколов. Колокола ведь тоже бывают разные – и маленькие, с тонкими, хрустальными голосками, и большие – гулкие, басовитые, и средние.
На закате дом подустал. Большинство гостей разъехались, остались только самые близкие. Мы сидели за столом, наполнив напоследок чашки кто чаем, кто чем покрепче, и доедали остатки торта и прочих вкусностей.
Мама задумчиво перебирала струны на своей гитаре, напевая себе под нос, так тихо, что слов было не разобрать. Оскар устроился рядом в кресле, сутулясь и зябко кутаясь в плед. Он когда-то учил меня на собственных пятнистых плечах, как отличать шрамы от ожогов, от шрамов от обморожения, но я так и не уловила до конца разницу.
Марфа и дядя Саша вполголоса обсуждали что-то между собой, в четыре ноги качая Маришку, спавшую в самодельной, выточенной дядь Сашиными руками переносной колыбельке. Валетом к ней в той же колыбельке дремал Алешка.
Остальных мелких мы с Костей, Наташей и Гришей давно уж унесли в детскую, осторожно подбирая их с пола в самых неожиданных местах, где они падали, внезапно сраженные сном, прямо посреди игры, как это бывает со здоровыми молодыми зверьками.
Наташа и Гриша пили чай, по очереди отхлебывая из одной чашки, и уверяя со смехом, что таким образом делятся мыслями друг с другом. Наташины близняшки, хорошенькие и сладкие, спали на большом диване, на заботливо подстеленной чистенькой, беленькой простынке. По обеим сторонам от малышек устроились спать, шумно повизгивая и всхрапывая во сне, все три наших собаки. Собаки тоже подустали за день, от шума, беготни с детьми и бесконечных стараний увернуться от множества ног, так и норовящих отдавить лапы.