Постепенно я успокоилась, перестала шмыгать носом и всхлипывать. Мы просто сидели молча. Костя меня ни о чем не спрашивал, за что ему отдельное большое спасибо. Лес тихонько шумел, создавая звуковой фон – щебетал птичьими голосами, тренькал каплями капели и древесных соков из надломленных веток. По стволу рядом с нами спустилась белка и выжидательно уставилась на нас глазками-бусинками.
– Такое впечатление, – негромко произнес Костя, – что я знал тебя всегда. И даже не так. Как будто я – это в то же время немножко ты. Когда ты плакала, мне все время казалось, что это я сам плачу.
– А ты вообще.. ну, когда-нибудь.. плачешь?
– Я —да, – он усмехнулся. – конечно.
– Странно. Я как-то всегда думала, что большие мальчики…
– Как, собственно, и большие девочки.
Мы рассмеялись. Белка, поняв, что ничего толкового от нас не дождешься, обиженно зацокала, вильнула хвостом и скрылась где-то высоко-высоко в ветвях. Мы проводили ее глазами.
– Пошли, – решительно сказал Костя, вставая и отряхивая коленки.
– Куда? – не поняла я.
– Да какая разница – куда? Главное – отсюда!
*
– Понимаешь, – говорил Костя, – идя по поребрику, покачиваясь и чуть расставив для равновесия руки – причем было видно, что это он не рисуется, а просто ему так хочется идти, балансируя, по кромочке тротуара, весенний ветер в лицо, и словно бы немножко летишь. – Вот бывает такое, что все вдруг становится не важно – и что с тобой было, и что с тобой будет, и ты сам, каким ты представляешь себя – все неважно! Есть только здесь и сейчас, остальное – по барабану!
– Ага, – подхватывала я, стоило ему на миг замолчать, – даже вот не жизнь с чистого лица, а сам по себе чистый лист… жизни.
Я все выплакала, и, как всегда после таких бурных эмоциональных всплесков, жизнь казалась праздничной и прекрасной. Ощущению весьма способствовали ясное солнышко, чистый весенний воздух – да, весной даже в Москве бывает иногда чистый воздух! – и, конечно, наличие рядом Кости.
Что же до Кости, то в нем наверняка просто не до конца растворилась вчерашняя наркота.
Стоило мне об этом вспомнить, как я сразу слегка встревожилась:
– Послушай, а как ты вообще себя чувствуешь? Живот не болит?
– Не-а, – ответил он с идиотски-блаженной улыбкой, лишний раз укрепившей меня в моих подозрениях. Но тут же неожиданно посерьезнел: – А все-таки, почему ты плакала?
– Да так, – ответила я. – Из-за всего сразу.
Минуту назад все это не имело никакого значения – мой перевод в третье акушерское или же грядущее увольнение, Костина операция и его будущий ребенок. Мы выпали из времени и пространства. Имели значения только наши собственные отражения друг у друга в глазах, да солнечные блики, подрагивающие в них. А все остальное было где-то там, во вчера, за гранью.
Мы с размаху возвратились в сегодня. К которому, как водится, прилагались вчера, и завтра, и какие-то сложившиеся на данный момент мы. Мы застыли, как соляные столбы. Костя с одной ногой в воздухе, занесенной над тротуаром и нелепо раскинутыми, как для полета, руками.
На меня навалилась дикая усталость. Немедленно, нестерпимо захотелось спать.
Нельзя никогда оглядываться!
*
Дальше, обрывочно и глухо, как сквозь сон, вспоминается мне, как мы с Костей обменивались телефонами. Как я отговаривала его ехать меня провожать и обещала немедленно позвонить ему, вот только как следует отосплюсь. Как он тоже чего-то мне обещал, не помню точно чего. Как мы целовались на остановке (не помнить первого поцелуя! Ну, Муравлина, ты даешь!). Как я ехала долгий нескончаемый путь домой, и в животе у меня трепыхались бабочки. И постоянное чувство, что до фига всего важного произошло, и нужно будет со всем этим потом разобраться на свежую голову.
А дома мама огорошила меня сообщением, что ей надо немедленно уходить, а у Марфы со вчерашнего вечера схватки, и чтоб я тут побыла пока начеку, и немедленно свистнула ей, если что.
– Может, это вообще еще ложняки, – деланно-бодрым голосом говорила мама, пихая одновременно в сумку какие-то мелкие предметы первой необходимости.– Я ее часа два назад смотрела – там раскрытия никакого, шейка правда, мягкая, но ведь первые ж роды, кто петь знает, насколько это все затянется!
– Ма-ам, – жалобно протянула я, чувствуя, как тяжелая ответственность привычно валится мне на плечи. – Может, теть-Вере Красиной позвоним? Ну, так просто, на всякий пожарный.
Тетя Вера была маминой коллегой по клубу и ближайшей подругой. Собственно, тетя Вера принимала нас всех.