– Сколько вопросов! Тебе разве не пора на работу?
– Пора.
Костя наклоняется и целует меня, и лифчик снова падает на пол, и я чувствую, что вот-вот опоздаю, а мне, в моем положении, нельзя опаздывать, ни капли, ни на секунду, нельзя опаздывать вообще…
*
Последние мои смены в обсервации. Остались всего две смены – эта, и еще одна в конце недели. А в расписании следующего месяца я уже не стою.
Неуверенные взгляды вокруг, полу-сочувственные, полу-вопросительные:
– Эй, а правда, что тебя хотят это… того?
– Правда. Только вот неясно пока, того или этого.
– Да ты что?! – и бочком, бочком так в сторонку – всем ведь известно, чужие неприятности заразительны.
Доктор Лева ловит за рукав в коридоре:
– Настя, если это правда, то, что я слышал, то ты это, имей в виду: так просто мы тебя им не отдадим! Ишь, чего удумали! Этак весь персонал толковый поразгоняют – а кому работать тогда! Ведь это если тебя, с твоими руками…
– Лев Самуилыч, я сама еще ничего толком не знаю!
Можно подумать, от него что-нибудь зависит!
Наш Институт, как собственно и любой роддом, состоит из трех, слабо связанных между собою звеньев. Врачи, акушерки и педиатры обитают в разных, не пересекающихся мирах, взирая друг на друга сквозь радужные прозрачные стенки каждый своего пузыря. А каждый такой пузырь, как отдельная планета, кружится по своей индивидуальной орбите. И внутри у каждого свой устав, распорядок, традиции, иерархия.
Короче, если старшая акушерка отделения что-то решила, то у врача, будь он хоть дважды зав. отделением, не много шансов повлиять на ее решения.
Разве что поговорить с нею по душам в курилке, да и то, если у них чисто по-человечески хорошие между собой отношения. Не наш случай.
Очень странно чувствовать себя наполовину чужою в родных стенах: не то гостьей, не то изгнанницей. Как-то рассредотачивает, что ли. Мешает собраться, взять верный темп, и бодро бегать по отделению, занимаясь привычной работой. Впрочем, и работы-то почти нет. Капельницы поставлены, мониторы подключены, антибиотики проколоты. Назначения после обхода выписала. В родзале покамест нет никого. Анализы, что ль в лабораторию отнести?
Обычно я в такие минуты забьюсь где-нибудь в уголок и читаю. Но сегодня строчки расплываются перед глазами – то видится Костя с его великими тайнами, то вспоминается наша ночь и сладко ноет низ живота, а то как представлю себе себя в роли старшей над пустынными коридорами мужского акушерского – и такая тоска берет!
Позвонила Марфа, рассказала, что мелкая сосет без продыху и не дает себя ни на секундочку никуда отложить так, что даже в туалет сходить невозможно. Что дядя Саша, радость наша, наконец возвратился со своих элитных особняков на Дубровке, кои строил последние две недели в режиме нон-стоп, но помощи от него все равно никакой, так как по его словам, таких махоньких он боится. А мама с Оскаром еще со вчера заперлись в ее комнате, и, судя по доносящимся оттуда крикам, бой у них там идет не на жизнь, а насмерть. Прочие мелкие, включая недавно освоившую ходьбу Татьяну, носятся по дому, как слоны, сокрушая все на своем пути. Короче, чтоб с утра я как штык была дома – до этого времени Марфа как-нибудь еще постарается продержаться.
Позвонил Костя, наговорил каких-то глупостей, от которых заныло сердце, и захотелось все немедленно бросить, наврать, что в доме пожар, потоп и все без меня помирают (что, судя по Марфиному звонку, вполне могло оказаться правдой) и бежать со всех ног к нему. Послала Костю на фиг, и велела не звонить больше на работу.
Черт, может дело все в том, что я просто не выспалась!
Возвращаясь с третьего этажа из лаборатории, я мрачно смотрела себе под ноги и не сразу услышала, что меня зовут. На площадке между этажами, на подоконнике сидел Игорь и смотрел куда-то вдаль, за верхушки растущих позади Института сосен. В руках он мял сигарету, конечно же не курил – не здесь же! – но видно, ощущение сигареты в руках очень его морально поддерживало.
На звук моих шагов он, не оборачиваясь, произнес:
– Настя, ты? Постой, поговорить надо.
Я не удивилась – мы всегда легко находили друг друга, хоть с закрытыми глазами, хоть в темноте.
– Привет, что нового?
Тут он, наконец, соизволил поворотится.
– Это у тебя «Что нового?» Довела, говорят, начальство, разглядели, наконец, твои тщательно скрываемые излишки культуры и образования?
– Ну, типа того, – помимо воли я усмехаюсь. В таком ракурсе на свое увольнение – или все-таки перевод? – я как-то еще не смотрела.