Вернув мне дитя, мужик неожиданно поинтересовался:
– Сколько сейчас времени?
– Без десяти пять.
– Блин! Что ж я жене-то теперь скажу!
*
Смена сдалась легко, и с кружащейся от бессонницы головой я, жмурясь, выползла на утреннее солнце.
Как муха после зимы. Странно иногда выйти после суток из Института, и обнаружить, что где-то за его стенами тоже есть какая-то жизнь.
И вот, солнце, небо, весна. На деревьях клейкие листочки.
Я глянула вниз, и с высоты холма, на коем высится здание Института, отчетливо разглядела чернеющую у остановки за воротами маленькую фигурку. Фигурка была неподвижна, и не среагировала никак на подходящий автобус, что было странно, ибо автобусы у нас здесь не часты.
Так что я бодро полетела с холма вниз – мне-то упускать автобус уж никак не хотелось. Глупо, конечно. Успеть на него оттуда, где я была изначально, можно было лишь чудом.
Однако чудо произошло – завидев меня, фигурка мигом пришла в движение, замахала автобусу руками, вспрыгнула на подножку, и осталась висеть на ней, пока я не подоспела, не давая водителю возможности закрыть дверь и уехать. А едва я оказалась на расстоянии вытянутой руки, рука тут же вытянулась и втянула меня в автобус. Который немедля захлопнулся и покатился.
– Задницу в другой раз защемлю, кавалер недоделанный! – Рявкнуло матюгальником на весь салон, но мы с Костей не среагировали. Мы были заняты. Мы целовались. Шутка ли – целые сутки не виделись!
Голова у меня плыла от усталости, и было легче легкого потерять контроль над собой, и так, лежа на его плече, то засыпая, то просыпаясь, под убаюкивающее покачивание автобуса, а после лязганья на стыках поезда метро, поехать к прямо нему. В уютную мансарду с разбросанными на полу рулонами обоев, запахами краски и скипидара, потрескивающими в камине дровами. В мягкую, зовущую глубь продавленной раскладушки. Не заезжая домой, не встречаясь с Игорем, не принимая никаких животрепещущих решений.
Но это было невозможно. И, поцеловавшись в последний раз, мы расстались на станции монорельса, клятвенно пообещав друг другу созвониться как только, так сразу.
*
У меня на кровати окотилась кошка. Кошек, в отличие от собак, мама не отслеживает, не стерилизует и не прививает. Кошки живут сами по себе во дворе и доме. Они ловят мышей, лопают корм из широкой и низкой миски, всегда стоящей у нас на веранде, заходят и выходят, когда им вздумается, в общем, сами разбираются между собой. Время от времени большая часть поголовья вымирает от кошачьих вирусняков – мама называет это естественным отбором. Если больная кошка попадется кому-нибудь на глаза, ее, конечно, будут лечить – все-таки мама в прошлом ветеринар, в смысле, кончала местный ветеринарный техникум. Но обычно кошки умирают тихо, загодя исчезая с этой целью из нашего шумного дома.
Никто никогда точно не знает, сколько всего у нас кошек. У них даже имена не у всех есть – хотя эту, конкретную, мелкие зовут Масей, и вечно используют в своих играх – то спеленают, то бантик на шее навертят, то в коляске вместо куклы катают. Мася кроткая, терпит. Мурзей, например, большей частью обитающий во дворе, и в дом забегающий лишь пожрать или в сильные холода, глаза бы им за такое выцарапал. Ну, так они к нему и не лезут.
Как бы там ни было, а лечь-поспать сразу не получилось. Пришлось срочно перекладывать кошкиных детей, попутно сооружая им гнездо из картонки и тряпок, перестилать постель, забрасывать мокрое и грязное белье в стиралку.
Все это я делала одной левой рукой, поскольку правая была занята Маринкой. Ведь, стоило мне войти, как смертельно уставшая Марфа, немедленно протянула мне дочку со словами: – О! Ты наконец-то ты пришла! – и повалилась на кровать в беспробудном сне.
Накормив мелюзгу, и выпив сама заодно с ними чаю, я решительно затарабанила в мамину комнату. Плевать мне, хоть у них там атомная война, хоть любовь до гроба. Я тоже человек, и тоже спать хочу.
Открыли мне неожиданно быстро.
Мама с Оскаром сидели на ее кровати. Посередине между ними располагался большой, старый и потрескавшийся жостевский поднос, заполненный окурками, блюдечками и чашками из-под чая и кофе, огрызками сухариков и печенюшек, бокалами из-под вина и с ним, бутылками, открывалками, ручками, блокнотиками… На кровати вокруг живописными грудами располагались многочисленные бумажные книги, пара электронных и два планшета. Оскар, в одних джинсах, сидел на углу кровати, прислонившись к стенке, и курил трубку, привычно направляя кольца дыма в открытое окно над изголовьем кровати. Мама сидела в накинутой на голое тело длинной, до колен полосатой майке, и то маниакально стучала по клавишам ноут-бука, то прыгала с одного на другой по снимкам, сделанным, по всей видимости, в секторе Д, одновременно горячо убеждая в чем-то Оскара.