– Прошу прощения, господа, – сказала я, – не без труда боком втискиваясь в узкое пространство, между кроватью и стенкой, сплошь завешенной книжными и прочими полками. Одной рукой я прижимала к себе Маришку, в пальцы другой клещом впилась Татьяна.
– Мам, я, короче спать хочу, а Марфа, собственно, уже спит. Так что подключайся, пожалуйста, к процессу, – решительно проговорила я, складывая на кровать обеих малышек, и сама присаживаясь на край. Маринка, выпущенная из моих рук, немедленно завопила. Татьяна, подвывая басисто и глухо, быстро поползла через все препятствия в направлении мамы.
Мама, не переставая печатать, сдвинула с колен ноутбук, спустила с плеч растянутую у горловины майку и почти машинальным, синхронным движением рук подхватила обеих девок – все-тки не зря у нас предпоследними родились близнецы! – одну справа, другую слева – и пристроила их к груди. Обе немедленно деловито зачмокали.
Я остро позавидовала – у меня-то нет молока!
– Это ж представить только себе – люди не могут выйти, а врача к ним привозят раз в два-три месяца, и то если помрет у них там кто-нибудь мало-мальски снаружи известный, и активисты с Красного Креста Международного схватят кого-ни-то за жопу. А так ведь за все про все один фельдшер. Медпункт открыт с десяти до трех, и даже не каждый день. Да и не поняла я толком – есть там сейчас кто, или нет? Кажется, на сегодняшний день эта штатная единица вообще никем конкретно не занята. А если, допустим, посреди ночи кому-то плохо? Старику там, или ребенку? Или, вот, к примеру, женщина рожать начнет?
– В теории они могут подойти к КПП и попросить вертухая, вызвать скорую.
– Что особенно легко осуществимо, если, как мы с тобой поняли, бараки после отбоя в десять вечера закрываются на засов.
– Уверен, что предприимчивые люди давно проделали себе запасные выходы. Прорыли лазы какие-нибудь или норы. Поди, не первый год там торчат. И потом, наверняка есть такие, у кого телефоны, планшеты…
– За которыми постоянно ведется охота, которые у них отбирают. И у кого есть-то? У местных авторитетов? Так они не факт, что придут на помощь каким-нибудь мелким сошкам. И дети, Оскар, ты же сам видел, какие там дети! Ну надо ж для них хоть что-нибудь! Школу там организовать… медпункт круглосуточный… Наверняка ведь найдутся люди…
– Аглая, поверь, полумерами здесь не обойдешься. Хорошо, вот ты говоришь, школу. Запостить в сети фотки детей, с описанием их кошмарных условий жизни, добавить парочку интервью с какими-то 8—10 летками – я ж видел, как ты там строчила. Чтоб всем стало ясно, какие они там умненькие-способненькие, без образования пропадают. Ах-ах, люди добрые, помогите! И что, думаешь, из всего этого выйдет? Да к гадалке не ходи – зашлют туда десант соцработниов и попросту отберут всех наличествующих детей. Распределят их по усыновителям, детдомам и интернатам. Где будут у них, наконец, все условия, и школы, и детсады, и питание, и воспитание, а также, вполне вероятно, побои, унижения, и дедовщина. Не будет только мамы с папой, чтобы их защитить. То-то они тебе спасибо скажут за такую заботу – и дети, и родители!
– Ну, а что тогда, по-твоему, делать? Бикфордов шнур, и взорвать забор с проволокой по всему периметру?
– Думать, Аглая, думать! Скорей всего, нас затем туда и запустили, что надеются – сейчас мы глупостей с разгону наворотим, они по нашим глупостям свои умные меры примут – и, глядишь, все осталось по-старому, а зато пара на вершок выпущено, и в очередной раз избежали взрыва.
Оскар на секунду задумался, откинул темные, с проседью волосы со лба, зачесал их назад пятерней.
– Бикфордов шнур – это бы хорошо, да… Это б мы с превеликим удовольствием… Но только ведь не поможет.
– Но что ж тогда? Ведь, согласись, все это и происходит именно потому, что мы все – люди вокруг – просто стоим, смотрим и ничего не делаем.
– Хорошо, и как же ты предлагаешь поднять против этого всех? К каждому индивидуальный бикфордов шнур-то не проведешь!
Тут глаза у меня всерьез начали слипаться. Потихоньку, сама незаметно для себя, я сперва продвинулась дальше вперед по их необъятной кровати, потом повалилась на бок, уткнулась головой в какой-то теплый и мягкий ком – может подушку, может, смятое детское одеяльце, может даже чье-то колено, наконец, втащила на кровать свои длиннющие ноги, подтянула к подбородку коленки и отрубилась. Последнее, что помню – кто-то накинул на меня сверху плед, но мама это была, или Оскар, точно не знаю. Наверное, все-таки Оскар, у мамы-то обе руки были заняты.