– Хм… Ладно, – Ничего не скажешь, держать удар он умел. Сделал попытку усмехнуться, но вышло кривовато. – Как хочешь. Наше дело предложить, ваше дело… – Игорь передернул плечами. Кивнул пробегавшей мимо официантке и щелкнул пальцами, прося счет.
– Сколько? Я заплачу за себя, – заволновалась я, видя, как он вскидывает брови. Ох, и дорогой же тут, наверное, чаек!
Игорь жестом велел мне замолчать.
– Ну, до этого я еще не дошел.
Мы вышли, и он, даже не глянув на свою авиетку, поплелся провожать меня до метро.
Двигались молча. К ночи поднялся ветер, я зябко поводила плечами, и старалась шагать быстрей, чтобы не слишком растягивать удовольствие от прогулки. Небо заволокло тучами, затянуло смогом, не видно было ни звездочки.
Остановившись под аркой у входа в метро, я повернулась лицом к Игорю.
– Как ты полетишь-то? Гляди, ветрила-то какой! Может, тоже со мной в метро?
– Заботишься? Беспокоишься? В роль, стало быть, входишь?
– Игорь, не лови на слове! Ты столько всего сказал – теперь дай обо всем этом подумать. С мамой посоветоваться, опять же.
– Остришь? Ну, давай, думай. Только не слишком долго.
– А ты меня не торопи! – я начала уже закипать. Сейчас как не выдержу, как выпалю ему в лицо всю правду! Что ни за что, никогда, ни при каких обстоятельствах, ни за какие коврижки не выйду за него замуж!
А с ним так нельзя. С ним надо осторожненько, как с больным.
Тем более, у него сейчас мой ребенок.
*
Обычно у людей бывают мама и папа. А у Кости были бабушки. Опять же, не две, как по норме человеку положено, а целых три. Даже и не бабушки по-настоящему, а прабабушки. Худенькие, хрупкие старушки, говорившие по-русски с легким французским акцентом. С молоком матери всосавшие идеи Великой Французской Революции. Свобода, Равенство, Братство! Вперед, к прекрасному, недосягаемому, всеобщему счастью! Да, через кровь! Да, через террор! Но к счастью же, к счастью!
И ведь в самом деле, долгие годы, не смотря ни на что, они как-то абсолютно не сомневались в досягаемости этого счастья. Пусть не сейчас, не сегодня, даже не завтра, но уж послезавтра-то оно непременно наступит – не может не наступить! Великое счастье, для всех, без исключения, никто не уйдет обиженным.
Толпы людей поднимутся в едином порыве, помчатся, размахивая кувалдами и цветами, к огромному зданию на Лубянке, и сроют его до основанья, разнесут по кирпичику, и пустятся на развалинах в пляс.
Восторженные, кудрявые, рано поседевшие девочки. Лаура, Роза, Луиза. Лаура – в честь Лауры Лафарг, Роза – в честь Розы Люксембург, и Луиза – в честь Луизы Мишель.
Их маму, Костину прапрабабушку, звали попросту – Мари-Клер, и была она потомком французских революционеров. Костин прапрадедушка познакомился с ней в Париже, куда успел смыться благополучно еще в самом начале неразберихи, но из-за нее потерял во всех смыслах голову. Жил бы себе и жил, не тужа, в Париже. Наверняка б тогда до старости дожил.
А он, как дурак, вернулся в Россию. Молодой инженер-строитель. Всю жизнь – недолгую, надо сказать – себя потом клял, всегда ж была голова на плечах, а тут вдруг бес попутал, идеалы увлекли. Вернулся в родной, бывший собственный дом, где родился и вырос. Чтобы вместе со своим народом строить прекрасное, волшебное, счастливое Завтра.
– Ты только представь себе – три крошечные девчушки, хорошенькие, как картинки, ни словечка по-русски. А их вдруг – раз! – и в советский детсад, да еще и на пятидневку…
Я морщусь. Мне все это совсем не так интересно. Мне хочется побольше узнать про Костю, и про его маму, а вовсе не про всех его прабабушек и прадедушек.
– Настя, но ведь это они меня вырастили! Ты же спрашивала про семью, про наши между собой отношения. Вот и терпи теперь! Потому что они и есть для меня семья. Ну, в смысле были. Сейчас-то уже одна только баба Лаура осталась, да и та вместе с родителями в Штатах живет. Ну, не совсем, то есть, с родителями. В доме престарелых она в каком-то их навороченном живет. Черт, знать бы заранее, уговорил бы ее не ехать. Уж как-нибудь мы бы с ней вместе вдвоем разобрались. И так ведь по большей части дома сижу. Но что уж теперь! Да, так вот, понимаешь, втроем они и сорганизовали мне детство, очень похожее на их собственное.
– Ты есть, ты в детстве тоже не говорил по-русски? Они что с тобой, по-французски всегда разговаривали?
– Ну почему всегда? Хотя, конечно, говорили немножко. Стишки, там, песенки. Они ведь из Парижа много книжек понавезли детских. Красивые такие, с картинками. Я тебе потом покажу.
– Картинки не выцвели?