– Но как же тогда…
– Да никак. Поживем-увидим. Ты, кстати, видела уже ребенка? Кто это – мальчик, девочка? Как его зовут? Сколько ему лет?
– Сегодня увижу, – скрещивая пальцы в кармане на удачу. – Это девочка, Света. Ей полтора года.
– Почти как Тане! – восклицает мама, и обе мы, не сговариваясь, смотрим на мою грудь. Потому что это ужасно – моя девочка, мамина первая внучка, выросла искусственницей! Это ни в какие ворота не лезет! Но я ведь в этом не виновата.
Или все-таки виновата?
Легкий свист ветра за спиной и приглушенные удары копыт о мягкую землю заставляют нас обернутся. Мимо нас резво проносится пацан лет четырнадцати на гнедом жеребце.
Проносится? Не тут-то было. Мама выбрасывает руку в сторону и ловко перехватывает поводья. Конь резко, на всем скаку останавливается, пацана в седле отбрасывает назад, и он чуть не слетает от неожиданности на землю.
– Аглая Михеевна, ну вы чего!
– Я тебе дам «Михеевна»! Ты мне скажи, почему у тебя лошадь хромает, а ты на ней галопом рассекаешь, как так и надо!
– Ну, Аглая Михеевна, ну чего, земля же тут мягкая, я же не по асфальту…
– Еще не хватало, чтоб по асфальту! А как давно конь хромает? И почему ты ничего с этим не делаешь?
– Хромает дня два. Ветеринар дядь Рома обещал вечерком зайти.
– Дядь Рома-а! А у самого, что рук нет?
– Руки есть. Ножа копытного нет.
– Голова у тебя хоть есть? Слазь с коня, горе ты мое.
Пацан безропотно сползает по крупу вниз, мама, не глядя сует ему в руки повод.
– Ногу! – последнее уже относится к лошади. Та послушно приподнимает больную конечность. Мама пристраивает ее на коленке. Из бездонного кармана давно потерявшей первоначальный цвет куртки извлекается копытный нож. Вжик-вжик – разлетаются из под ножа дурно пахнущие обрезки. Наконец бывший внутри нарыв прорывается. Мама изо всех сил сдавливает копыто двумя руками. Из образовавшегося отверстия вытекает сливкообразный гной. Порывшись в кармане, мама достает аэрозольный баллончик, дезинфицирует рану, и осторожно опускает копыто на землю.
– Столбняк вы им хоть прививали?
– А то!
– Рома зайдет, скажешь, чтобы проверил. И привет ему передай.
– Ага, ага, обязательно!
Мама вытирает нож об траву. Прячет его в карман.
– Езжай уже, каквалерия! Только не быстро. Глаза б мои не смотрели.
Парень судорожно кивает, неуклюже, несколько раз подпрыгнув, взбирается на лошадь, и удаляется быстрым, местами переходящим в рысь шагом.
Мама провожает его завистливым взглядом.
– Черт, когда ж я сама-то верхом ездила? А ты, а малые? – глаза ее неожиданно загораются. – Нам бы надо лошадь свою завести! Столько лет уже собираемся! Аська, что молчишь? Заведем, говорю, наконец, свою лошадь.
– Ну, уж не раньше, чем ты засядешь дома и сама будешь за ней ухаживать. А то ты как исчезнешь на три дня – кто тогда с твоей лошадью возиться будет?
– Как кто? А вы все на что? А то, как ездить, так, небось, все, а как ухаживать так сразу – твоя лошадь, твоя лошадь. Ничего, как заведем – как миленькие будете ухаживать, никуда не денетесь.
– Мам, ты что! – меня охватывает панический ужас. С нее ведь станется – действительно заведет! – Какая лошадь?! Я сутками на работе, Гришка в универе, Марфа только что родила..
– Подумаешь! – легко отмахивается мама. – Да много ль ей надо, той лошади? Ну сыпануть ей овса с отрубями, напоить пару раз, почистить раза два в неделю. Будет себе гулять во дворе и щипать траву. А к зиме мы ей сена накосим…
– Кто это интересно будет ее поить, кормить и чистить, пока ты на родах зависаешь?
– Да хоть бы и ты. Что тут сложного?
– Я?! Мам, ты имей в виду, не знаю, как остальные, а я твоей лошадью заниматься не буду! Я к ней близко не подойду!
– Настя, да ты что?! Что она тебе сделала, моя лошадь?
– Ничего не сделала. А только не подойду, и все.
– Да знаю я тебя! Это ты сейчас так говоришь, а вот появится лошадь, и сама не заметишь, как полюбишь ее, привяжешься… И остальные также. Это ж живое существо, как к нему можно не привязаться?
Я в ужасе замолкаю. В голове моей проносятся мрачные картины, как я судорожно втискиваю в свое расписание косьбу сена и регулярную чистку лошади. А ну ее на фиг, чистку эту, и грязная походит, ничего с ней не сделается. Но кормить и поить-то ее всяко придется, она ведь, черт ее подери, и правда живая..
Обратно мы возвращаемся молча.
– Чего это вы обе такие смурные? – спрашивает нас Гришка. Они все сидят за столом в кухне, и пьют чай из громадного старинного самовара – а чего, у нас в семье тоже свои семейные реликвии есть, самовар например…