– Настя, где ты? Ты не могла бы сейчас ко мне прийти? Понимаешь, с утра я был в Институте – они позвонили, как только ты от меня ушла. Все анализы у меня зашибись, толщина децидуального слоя в кармашке тоже уже достаточная. В общем, они при мне извлекли из морозильной камеры эмбрион и переложили его в термостат размораживаться. Так что завтра, получается, у меня того, день икс. Настя, ты далеко? Ты придешь?
*
Мы сидим, обнявшись, на полу у камина, и в который раз уже глядим вместе на огонь, на пляшущие в глубине очага голубоватые искры. Нам не холодно, но по рукам все равно разбегаются мурашки. Нас обоих трясет от сознания важности наступающего момента.
И я, которая видела уже это все столько раз, участвовала во всем этом столько раз, впервые чувствую свою сопричастность к происходящему.
У нас… ой, нет, конечно же, не у нас, а у Кости, БУДЕТ РЕБЕНОК!
– Ты будешь держать меня за руку? Как в тот раз?
– Торжественно обещаю – я буду держать тебя за руку. Но как в тот раз не выйдет. Завтрашняя процедура займет не больше 15 минут. Потом ты с полчасика для верности полежишь, и пойдешь по своим делам. Это ж не операция!
У Кости растерянный и немного испуганный вид.
– Кажется, я, наконец, собрался сотворить с собою что-то непоправимое.
– Почему обязательно непоправимое? Вдруг все, ради разнообразия, пройдет хорошо?
Ты просто походишь девять месяцев в чуть более свободной одежде, а потом у тебя на руках окажется лялька, и все вернется в свою колею.
– Тебе б все шутить! А скажи, если мне ничего не подсаживать, что тогда будет с кармашком?
– Ничего не будет. Он просто зарастет.
– А могу я после этой беременности навсегда остаться бесплодным? Эти гормоны, которые я сейчас без конца пью, они как-то влияют на сперму?
– На сперму, насколько я знаю, никак. Импотентом сделаться можешь. Тебя же предупреждали, небось.
– В это мне как раз почему-то меньше всего верится.
Костя привлекает меня к себе, мы целуемся, скатываемся постепенно на пол, ближе к камину, из которого, между прочим, искры. Секс – лучшее средство от страха и нервного напряжения.
– А вдруг это в последний раз?
– Не пугай!
Почему-то абсолютно не верится, что вообще что-нибудь может измениться. Нет никакого такого завтра! Стрелка на часах не движется, время остановилось. Существует только здесь и сейчас. Вне этой мансарды нет, и не может быть ничего существенного для нас. Мы достигли того, к чему шли всю жизнь. Мы друг друга нашли, мы друг у друга есть, и теперь делаем друг с другом то, чего хочется.
Зачем нам вся дальнейшая жизнь, если все и так хорошо? Уберите ее, она лишняя.
*
Я держала Костю за руку всю дорогу, как обещала. К утру на лице его не осталось и тени ночных сомнений и колебаний. Он был молчалив, сосредоточен и собран. Зашел, разделся, лег и послушно выполнял все медицинские указания. Процедура протекала штатно, без сучка и задоринки. И только когда изображение с предметного стекла микроскопа в последний раз вывели на экран, Костя жестом попросил обождать. Хотел минутку еще посмотреть на него, пока он снаружи, запомнить, как он сейчас выглядит. «Не волнуйтесь, – привычно успокоила его лаборантка – мы дадим вам снимок на память»
– Странно, – растерянно сказал Костя, когда все уже было позади, и мы, наконец-то, оказались за воротами Института, – Я как-то совсем ничего не чувствую. Обыкновенная медицинская процедура. Как думаешь, он действительно там? Может, они просто надо мной подшутили?
– И не надейся! У нас тут люди серьезные работают, фирма веников не вяжет. Не боись, скоро все проявится – и головокруженье, и тошнота, и на солененькое потянет. На моей памяти, ни у одного мужика еще без токсикоза не обошлось. Вот пару недель обожди – сам увидишь. Зато теперь сможешь хоть всю ночь напролет петь ребеночку колыбельные, и перестанешь, наконец, волноваться, что ему где-то там одиноко и страшно.
– Ну да, – сказал Костя. – Наверное.
Но, кажется, я его так и не убедила.
*
Первое, что я делаю, придя утром на работу, это захожу в отделение ЭКО и пишу заявление, что отныне и навсегда запрещаю какое-либо использование генетической информации, заключенной в моих яйцеклетках. Эта светлая мысль посетила меня вчера, когда мы были здесь с Костей. Теперь мои яйцеклетки не более, чем сосуд для чьей-то чужой генетической информации – например, мужская гомосексуальная пара может начинить мою яйцеклетку ДНК двух своих спермиев, или какой-нибудь одинокий хрен с горы, типа дяди Феди, может поселить в ней своего клона. Ее также мог бы использовать прекраснодушный идеалист, вроде моего Кости, но таких ведь и на свете-то нет, Костя мой экземпляр штучный. За то и люблю.