Да, как и все дети моей мамы, я нехристь. Сама наша мама из тех, кто полагает, что Б-г должен быть прежде всего в душе, и на всякие публичные обращения к Нему, типа совместных молитв и крестных ходов смотрит как на духовную порнографию. Максимум – тихая молитва про себя, типа: «Дай, Г-ди, чтобы пронесло!». Кроме того, Гришин отец еврей, Марфин был, по слухам, католиком, Ваня, отец близнецов – наполовину татарин. Танечку Алеша сперва очень рвался крестить, но мама уговорила его подождать неделю-другую, пока девочка окрепнет – на улице стояла зима – а потом порыв у Алеши прошел, и он вроде как позабыл об этом.
Мой отец тоже несколько раз поднимал эту тему. Маленькой я отговаривалась тем, что не хочу огорчать маму, а когда недавно он опять пристал с этим, как банный лист, сказала, что я, так и быть, согласна, но, поскольку работа моя включает в себя ЭКО, то, чтобы не лицемерить, только в АНРПЦ. А это уже отца самого не устроило, чем так, он сказал, то лучше вовсе не надо.
*
За длинный день, проведенный в совместной борьбе со схватками, мы с Анджелой успели подружиться, да что там, сделаться почти сестрами. Я узнала, что они с сестренкой Сусанной родились и выросли в Москве, куда их родители переехали много лет назад из Баку. В детстве им и в голову не приходило, что съемная квартира и временная регистрация чем-то отличают их от других детей во дворе. По утрам они убегали в школу, после уроков спешили в музыкалку, по вечерам играли с другими девчонками в резиночку и в вышибалы, качались во дворе на больших качелях. У них была собачка – маленький апельсиновый пудель с розовым носом, похожий на плюшевую игрушку, но на самом деле очень умный. Потом его забрала соседка. Потом – это когда временные регистрации отменили.
Родители решили ехать в Азербайджан, и оттуда хлопотать о визах в Америку. По слухам, в последнее время там стало сравнительно безопасно. Они уехали, и не вернулись. Только одно письмо оттуда пришло – остановились, мол, у друзей детства, завтра идут в посольство. Дата на штемпеле была полугодичной давности. С тех прошло десять лет.
Год девочки прожили в прежней съемной квартире – ровно столько, за сколько родители уплатили перед отъездом. Ходили каждый день в школу, а больше никуда, ни ногой. В конце года Анжела получила аттестат – со всеми пятерками, и с медалью. Раньше хотела учиться на врача, но что толку теперь было от аттестата – ни один ВУЗ, даже техникум не взял бы ее без прописки. Она устроился санитаркой в больницу – по чужим документам, в больнице очень были нужны санитарки. Читала учебники за первый курс – так просто для себя, записывала в тетрадку разные больничные случаи, пыталась их анализировать, исходя из выученного и того, что слышала от врачей, пока мыла пол в ординаторской.
Жили они с сестренкой у Анжелиной школьной подруги – ее родители очень сочувствовали девочкам, даже оформили над Сусанной опеку – хоть это было и непросто, ведь почти все документы уехали с родителями.
Анжела надеялась, что у сестры все сложилось хорошо, но точно ей это было неизвестно. Последнее, что она слышала – опекуны, евреи по национальности, уехали из страны вроде как погостить, и увезли Сусанну с собой (эмигрировать с чужим ребенком им вряд ли бы разрешили). Сама Анжела к тому времени уже год находилась в секторе Д. Ее забрали прямо на улице, когда она шла с работы – остановили, попросили предъявить паспорт. Довольно долго ее в таких случаях выручал чисто московский выговор. Но в тот раз не срослось.
– Там совсем ужасно? – спрашиваю осторожно, потому что схватка, оборвавшая последнее предложение давно прошла, а Анжела все еще молчит. И тут же спохватываюсь – Прости! Не говори, конечно, если не хочешь.
– Там… по-разному, – задумчиво говорит она. – Ты ж понимаешь, условия – ну, это, в конце концов, не самое главное. Главное – это люди. А люди там… разные. Как везде, собственно. Есть очень хорошие, есть похуже. Есть сильные, есть слабые, а тон, конечно, задают сильные. И потом – для вас-то, москвичей, мы может и все на одно лицо, но на самом-то деле общего между нами мало – разве что общие несчастья. Даже религии у всех разные. Ну, люди кучкуются по общинам, пытаются по возможности отделяться одни от других. Свои пытаются защитить своих. Все это на маленьком пятачке. Ну, короче, можешь себе представить. Очень трудно при таких обстоятельствах сохранять цивилизованность. Но… мы пытаемся. По мере возможности, – она улыбается, и ее тут же скручивает очередная схватка, которую мы старательно продыхиваем. К счастью, отделение сегодня полупустое, и я могу посвятить ей все свое время.