На ночь все-таки удалось улизнуть, хоть и не без труда. Я вышла в полную темь, и, конечно, не могла допустить, чтобы Игорь меня шел меня провожать – как бы он бросил больного ребенка? Он, правда, и сам не так уж рвался. Договорились, что завтра утром я у него, как только, так сразу.
Ничего, как-нибудь дойду, ничего со мной не случится. Не в первый раз!
Астрочку я бросила на стоянке у Института – так боялась, что Игорь вдруг передумает, что не рискнула о ней даже заикнуться.
Я пошла напрямик, дворами и переулками – так гораздо быстрее, хоть и более стремно.
Да, на центральных улицах и площадях вечно толпятся люди, и глаза слепит от огней. Но стоит тебе свернуть в проулок – и дома стремительно уменьшаются в размерах, плазменные яркие факелы сменяются обычными фонарями, да и те горят не везде. Поэтому в переулочках и дворах вечно полутемно. Конечно, шум толпы долетает сюда с площадей и проспектов, особенно если праздник, какой-нибудь там День Города или Всеобщего Примирения, но всегда приглушенно. Особенно если ветер, как вот сегодня, и шумят во дворах деревья.
Я прохожу один такой двор, и вдруг останавливаюсь на минутку. Стою, смотрю на редкие освещенные окна, начинаю воображать, что вот, если бы, например, я – это вовсе даже не я, а какая-то другая девушка, которую может быть, и зовут даже вовсе не Настя, а как-то иначе. И у нее вполне нормальная семья – муж, ребенок. Может, даже двое детей, мальчик и девочка, например, погодки. Тихая и спокойная работа, в каком-нибудь офисе, с девяти до шести. Сейчас, конечно, все они дома, поужинали и легли спать. Ели что-нибудь простое и вкусное, сырники, например, со сметаной. Пили чай, обсуждая сегодняшние новости – ничего слишком волнующего или неожиданного, так обычная текучка: «Зенит» опять проиграл, с первого числа снова вздуют цены на водку. Посидели у телевизора, посмотрели вместе какой-нибудь бесконечный, глупый и сентиментальный сериал, рекомендуемый для семейного просмотра – без кровавых и сексуальных сцен, так, сладкая тепленькая водичка, от который, впрочем, иногда нет-нет да и наворачиваются на глаза слезы.
Потом пошли спать – с поцелуями и пожеланиями друг другу спокойной ночи. В комнатах гаснет свет, и через некоторое время слышится ровное дыхание спящих людей.
Вещи стоят на своих местах, механизмы работают – кондиционер, стиралка, посудомойка, подмигивает голубым глазком широкий экран на стене. Вся обстановка излучает покой и уверенность в завтрашнем дне.
Все просто, обыденно, ничего тут нет особенного, тысячи и тысячи людей так живут – ну почему ж у меня одной все так по-идиотски?
Чуть не заревела опять, на сей раз от жалости к себе. Так расчувствовалась, что не услыхала шагов. Опомнилась только, когда чья-то железная клешня сцапала меня за плечо, и хриплый голос в самое ухо гаркнул:
– Документы? Что несешь в рюкзаке?
Я, конечно, дернулась, да куда там!
Блин, вот ведь влипла! Любые хулиганы были бы в сто раз лучше! Закричала бы что есть силы, и глядишь, хоть это и не мой дом, все равно нашелся в нем хоть один смельчак, вышел бы мне на помощь…
Но кто в здравом уме рискнет связываться с полицией?!
Леший знает, откуда они берутся. Всем известно, что коренные москвичи в полицию служить не идут, это им западло. Из каких-то пакостных медвежьих углов, где большинство к двадцати либо спилось, либо скололось, либо зарезали в пьяной драке, либо сидит, за то, что в драке сам кого-то пырнул. А самые живучие подаются в Москву в менты. Этих уже ничем не проймешь, не удивишь, не смутишь, и не напугаешь. Глаза у них оловянные и пустые. Они хозяева мира, хозяева улицы. Пожалуй, крепкая какая-нибудь группировка или там мафия в чем-то будут покруче их, но и полиция ведь сама себе мафия. Когда их много, они еще поглядывают друг на друга, косятся на начальство – действуют, с какой-никакой оглядкою на закон. Но когда он такой один – чего и кого ему тут стеснятся?
Я послушно сбрасываю с плеча рюкзак, дергаю молнию, роюсь, нащупываю лихорадочно паспорт, даже не задумываясь, как он станет проверять его в темноте. Да кто их знает, может они и вправду не умеют читать?
Он дергает меня, придавливает к стене дома, задирает свитер, шарит под юбкой, я задыхаюсь от отвращения, изо рта у него разит перегаром и гнилыми зубищами – серый волк над красною шапочкой в московских каменных джунглях.